приказа; князь-папа Никита Зотов имел чин действительного тайного советника и титул графа; кавалер шутейного ордена Иуды Юрий Шаховской был по совместительству главным российским гевальдигером и т. д. Таким образом, все названные лица время от времени “прикидывались шутами”, “принимали на себя шутовство”, которое, кстати, тоже почиталось как своего рода государева служба. Но приведем текст документа, относящийся к Балакиреву полностью: “Понеже ты, отбывая от службы и от инженерного, по указу его величества, учения, принял на себя шутовство и чрез то Виллимом Монсом добился ко двору его императорского величества, и в ту бытность во взятках служил Виллиму Монсу и Егору Столетову, чего было тебе по должности твоей, чинить не надлежало, и за ту вину указал его величество высечь тебя батогами и послать в Рогервик, на три года”.
Видно, под горячую руку попал Балакирев императору: ему пеняли даже на то, что так радовало и веселило всех – на шутовство. В воспаленном воображении Петра даже излюбленные им прежде проделки паяца становились жупелом, обманом, орудием преступного заговора. Как будто не собственным талантом добился Иван своего возвышения, а втерся в доверие, пролез – все по каверзам злокозненного Монса! Но и в припадке гнева царь наказал своего бывшего любимца мягче, нежели других обвиняемых по сему делу – Иван получил три года каторги (Егор Столетов – десять лет; Матрена Балк – пожизненную ссылку в Сибирь).
В 1725 году на престол вступила Екатерина Алексеевна. Сама едва не пострадавшая из-за любви к несчастному камергеру, она возвратила в столицу всех фигурантов по делу Монса и осыпала их милостями. Балакиреву был пожалован чин прапорщика Преображенского полка и он был определен ко Двору императрицы. Исполнял ли он в это время шутовские обязанности – неизвестно. Видно только, что он весьма потрафлял Екатерине и ладил с придворными, иначе не удержался бы ни при ней, ни при сменившем ее на троне императоре Петре II.
Иван Алексеевич оказался вновь востребованным при императрице Анне Иоанновне, которая сделала его штатным, официальным своим потешником. “Балакирев… отличался остротою и имел забавную наружность, что при первом взгляде на него возбуждало смех”, – говорит его современник Иоганн Эрнст Миних.
Характер шутовства при новой монархине изменился, однако, самым разительным образом. С большой выразительностью это показал Валентин Пикуль в своем романе-хронике “Слово и дело”. Писатель изобразил шута, который посмел высмеивать злоупотребления и лихоимство, на что императрица в сердцах бросила: “Мы тебя для веселья звали! Не пойму я шуток твоих: то ли весел ты, то ли злишься? Государи за весельем к шутам прибегают, а ума чужого им не надобно… Своего у нас полно!”. И действительно, если при Петре шуты резали правду-матку, называя вора вором, клеймя невежество и пороки, то при Анне они сделались бесправными забавниками, призванными тешить двор своими дикими выходками. В ход пошли отчаянные