всё же нужда заставляла их вспоминать про мельницу в Лопатинке. У них в Больших Озёрках своя мельница, и слова худого сказать про неё они не могли, нет! Когда-то ведь и сам Трофим на ней лямку свою работную тянул. Да беда в том, что была она ветряной. Ветер же – стихия непостоянная. Одному Господу известно, отчего у ветра настроение такое переменчивое: то подвевает тихонько день за днём, словно дремлет, то вдруг, будто сбросив дрёму, ни с того ни с сего начнёт задувать истово, силу свою немереную являя, а потом, когда уж и не ждёшь от него замиренья, стихнет надолго, да так, что ни ветка не пошевелится, ни листок не ворохнётся. Вот в такие летние и зимние, приходящие на пару с рождественскими да крещенскими морозами, безветрия и останавливается приводное колесо ветряка, не крутится жернов, не ссыпается в лоток мучица – замирает на время ветряная мельница.
В иные дни в очереди к Трофиму Ивановичу выстраивалось не меньше дюжины телег, гружённых мешками с пшеницей, но чаще с рожью и совсем редко с прочим зерном. Ездить-то на мельницу хозяевам приходилось довольно часто, потому как, в отличие от зерна, запасённую впрок надолго муку от порчи не уберечь. Тут, как ни старайся, как за ней ни доглядывай, а всё одно: либо прогоркнет, либо мучной червь в ней заведётся. Посему обычно и не делают в семьях мучной припас больше чем на месяц. Оттого же и очереди случаются на мельницах, и трудов у мельников, считай, круглый год, как говорится, дай Бог управиться. И увидишь их утром ли, в полдень ли, вечером ли не иначе как присыпанными с головы до ног мучной летучей пылью, и без помощников умельцам-мукомолам никак не обойтись.
У мастера своего дела Нефёдова Трофима к тому времени тоже было двое подмастерьев – сын Иван восемнадцати лет и ровесник Ивана, племянник Зиновий, к коему, правда, полным именем почему-то не обращались, а все звали Зиной, на что он, по своей незлобивости, совсем не обижался. Хороши были помощники – грех жаловаться! Оба до работы охочие, оба дюжие, проворные, разуменьем не обиженные – все поученья с полуслова схватывали. Да и лицом двоюродные братья были сильно схожи. Но вот характером, или «карахтером», как выговаривал это слово Трофим, разнились так, будто и вовсе взросли не от одного дедовского корня. Иван – суровый, с серьёзным колючим взглядом, молчун редкостный, слово лишнее сказать для него – что рубль потратить на баловство. При том ревностно относился к обращённым к нему речам – ровно дитя, любил ласковое слово и обижался на упрёчное. Зиновий же был, напротив, весёлым, улыбчивым, словоохотливым. Про таких говорили: душа нараспашку.
Однако, когда у мельницы народ в очереди мается и лошади томятся, не до разговоров. Тут успевай только поворачиваться. Приезжие-то мужики мешки с зерном занесут в мельницу к весам, поставят рядом и дальше уж их не касаются. Иван с Зиной ставят мешок за мешком на весы, взвешивают их на глазах хозяев. Трофим Иванович в тетрадочку веса карандашиком записывает, потом итожит и объявляет, сколько пудов и фунтов привезено на помол