target="_blank" rel="nofollow" href="#n533" type="note">[533] ненавидитъ и презираетъ городъ и насъ, горожанъ, – сказала Графиня Нордстонъ.
– Точно также, какъ Графиня насъ, провинціаловъ, – сказалъ Левинъ.
[534]Удашевъ взглянулъ на Левина и Графиню Нордстонъ и, очевидно понявъ ихъ отношенія, улыбнулся.
«Да, его должны любить женщины», подумалъ Левинъ, чувствуя эту улыбку.
– А вы всегда въ деревнѣ? – спросилъ[535] Удашевъ. – Вотъ чему я завидую.
– Я слыхалъ, что бѣдные люди завидуютъ тѣмъ, которые могутъ жить въ городѣ, но не наоборотъ, – отвѣчалъ Левинъ.
– Да, потому что всякій можетъ жить въ деревнѣ, – подхватилъ[536] Удашевъ, но я не могу.
«Едва ли онъ любитъ деревню, – подумалъ Левинъ. – Видно, что онъ говоритъ для гостиной, т. е. что говоритъ что попало, признавая ту невмѣняемость, которая составляетъ главное условіе удобнаго разговора въ гостиныхъ. Онъ не искренній человѣкъ, – подумалъ Левинъ, – но долженъ нравиться».
– Но надѣюсь, Графъ, что вы бы не всегда жили в деревнѣ, – сказала Графиня Нордстонъ.
– Не знаю, я не пробовалъ, но люблю деревню. Я испыталъ странное чувство, – началъ онъ. И у него была такая пріятная дикція и по русски и въ особенности по французски, что невольно его слушали и не перебивали. – Я нигдѣ такъ не скучалъ по деревнѣ, русской деревнѣ съ лаптями[537] и мужиками, какъ когда прожилъ съ матушкой зиму въ[538] Ницѣ, – сказалъ онъ.
– Вы знаете – Ница скучна сама по себѣ. Да, но и Неаполь,[539] Соренто, даже они хороши на короткое время. Неправда ли,[540] Графиня, что…
Онъ говорилъ, обращаясь и къ Кити и къ Левину, глядя на нихъ[541] своимъ твердымъ, открытымъ взглядомъ, очевидно то, что ему приходило въ голову.[542]
Замѣтивъ, что Графиня Нордстонъ начала разсказывать свое впечатлѣніе пріѣзда въ Венецію, онъ остановился, съ интересомъ слушая ее и не досказавъ того, что началъ. <Разсказывая про свое впечатлѣніе Венеціи, Графиня Нордстонъ упомянула объ Аннѣ Карениной, съ которой она тогда провела зиму въ Римѣ, и разговоръ перешелъ на Каренину и на ея ожидаемый пріѣздъ.[543] Всѣ начали съ похвалъ тому лицу, <о которомъ говорили,> и понемногу изъ похвалъ, которыя даютъ мало пищи разговору, естественно перешли въ болѣе или менѣе остроумное осужденіе.
– Я очень люблю Анну, – говорила Графиня Нордстонъ, – но я всегда удивлялась ея способности не только поддѣлываться, но совершенно сживаться съ тѣмъ кругомъ, въ которомъ она живетъ. Въ Римѣ она была въ непроходящемъ восторгѣ отъ искусства, потомъ я ее нашла въ Петербургѣ[544] влюбленной во дворъ и большой свѣтъ.
Кити, какъ всякая женщина, не безъ удовольствія слушавшая осужденіе другой[545] женщины, пришла на помощь сестриной золовкѣ.
– Но она[546] необыкновенно религіозна, добра.
– Да, но эта религіозность и добро – принадлежность grande dame извѣстнаго круга, – вмѣшался Вронскій.[547]
–