нетерпеливо заерзал в кресле:
– Как это не можете?
– Да потому, что у меня его нет.
– Гм! – откликнулся он запальчиво. – Ну так ступайте и принесите.
По другую сторону камина стояло еще одно кресло. Хорас, как правило, перебирался туда по ходу вечера – ради разминки и разнообразия. Одно кресло он окрестил Беркли, другое – Юмом[9]. Тут он вдруг услышал такой звук, будто нечто шуршащее и невесомое опустилось на Юма. Он поднял глаза.
– Ну, – сказала Марша с самой очаровательной своей улыбкой, которую использовала во втором акте («Ах, так вашей светлости понравился мой танец!»), – ну, Омар Хайям, вот и я в пустыне с песней на устах[10].
Хорас уставился на нее в отупении. В первый миг он было усомнился: а не является ли она всего лишь плодом его воображения? Женщины не вламываются в комнаты к мужчинам и не усаживаются на их Юмов. Женщины приносят чистое белье, садятся в автобусах на место, которое вы им уступили, а потом, когда вы дорастаете до того, чтобы надеть оковы, выходят за вас замуж.
Эта женщина явно материализовалась прямо из Юма. Кружевная пена ее воздушного коричневого платья точно была эманацией, возникшей из кожаной ручки Юма! Посмотреть подольше – и сквозь нее явно проступят очертания Юма, а потом Хорас вновь останется в комнате один. Он провел кулаком по глазам. Да уж, пора снова заняться упражнениями на трапеции.
– Да ну тебя, не надо на меня так пялиться! – ласково выговорила ему эманация. – Так и кажется, что ты меня сейчас изничтожишь силой своей многомудрой мысли. И тогда от меня ничего не останется, кроме тени в твоих глазах.
Хорас кашлянул. То был один из двух его характерных жестов. Когда Хорас говорил, вы и вовсе забывали, что у него есть тело. Казалось, что играет фонограф и звучит голос певца, который уже давно умер.
– Что вам нужно? – осведомился он.
– Отдай письма! – мелодраматически возопила Марша. – Отдай мои письма, что ты купил у моего деда в тысяча восемьсот восемьдесят первом году!
Хорас задумался.
– Нет у меня ваших писем, – проговорил он, не повышая голоса. – Мне всего лишь семнадцать лет от роду. Отец мой родился третьего марта тысяча восемьсот семьдесят девятого года. По всей видимости, вы меня с кем-то перепутали.
– Всего лишь семнадцать? – недоверчиво переспросила Марша.
– Всего лишь семнадцать.
– Была у меня одна знакомая девица, – задумчиво проговорила Марша, – которая с шестнадцати лет играла в дешевых водевильчиках. Так вот, такая она была самовлюбленная, что не могла сказать «шестнадцать» без того, чтобы не вставить перед этим «всего лишь». Мы ее прозвали Всего Лишь Джесси. И знаешь, мозгов у нее с тех пор так и не прибавилось – скорее наоборот. Дурацкая это привычка, Омар, говорить «всего лишь» – звучит как алиби.
– Мое имя не Омар.
– Знаю, – кивнула Марша, – твое имя Хорас. А Омаром я тебя зову потому, что ты очень похож