мандражируя, вошёл внутрь.
Профессор очутился в просторном холле, скромно, по сравнению с фондом Дорофеева, кое-где отделанном красным деревом. Под ногами серый ковролин. Запах пыли и канцелярии. Кругом благочинный полумрак, с порога настраивающий на смирение и сдержанность в просьбах. Кукушкин вдруг застыл и осторожно, будто опасаясь чего-то, поднял взгляд к потолку, но тотчас выдохнул с облегчением и даже с небольшой долей разочарования – донельзя скучный девственно-белый потолок, украшенный лишь несколькими евросветильниками, стены тёплого фисташкового цвета, и всё. У массивной двери главного кабинета – старуха-монахиня за полированным столом с ноутбуком Apple. На диванчике в углу двое юных казачков, играющих в шашки на щелбаны. Один как раз проиграл и, вздыхая, подставлял чуб товарищу, а тот, посмеиваясь в густые усы, проявил-таки великодушие, несильно ткнув его в лоб. И оба загоготали. Перед диванчиком столик с девственно свежими православными журналами. На обложке одного из них какой-то толстый поп супил брови, глядя куда-то вверх и воздевая перст указующий к небу – то ли пророчествовал, то ли просто указывал китайцам, куда повесить новую люстру. О чём-то своём булькал кулер с водой. На стене тикали китайские кварцевые часы на батарейке, над столом висел православный календарь с ликом Николая Чудотворца. Живая ода аскетизму! Если бы Кукушкин забрёл сюда случайно, он бы решил, что это офис какой-нибудь фирмы с уклоном в православие.
Недовольно глянув на Кукушкина, монахиня молча мотнула головой в сторону двери: дескать, пригласили – заходи, не стой пнём. Казачки, только что затеяв новую партию, лениво глянули на посетителя и вернулись к игре. Кукушкин заискивающе улыбнулся им и деликатно постучал в дверь. Услышав с той стороны чьё-то зычное и до приторности вежливое «Милости просим!», аккуратно, чуть ли не на цыпочках вошёл в кабинет.
Профессор оказался в просторной светлице в два больших окна, где в центре на импровизированном амвоне за большим столом восседал тот самый Синодальный отдел по делам науки и культуры, то бишь Священный ареопаг, от которого, выражаясь патетически, зависела сейчас судьба отечественной генетики, или, проще говоря, Проекта «О».
Ареопаг состоял из трёх священнослужителей, облачённых в повседневные рясы. В центре, как гласила маленькая табличка на столе, чинно возвышался архимандрит отец Пигидий – солидный старец в окладистой седой бороде до пояса; по обе стороны от него сидели игумен Николай и иеромонах Тихон. Первый – пожилой, белый как лунь настоятель храма Святого Петра в Химках, второй – на вид тридцати-тридцати двухлетний парень с козлиной бородёнкой, представитель Московской епархии. Над головами священников висели два фотопортрета – улыбающегося президента и Патриарха Всея Руси, чей строгий взор был полон глубокой задумчивости и печали. В углу икона в богатом окладе. На столе телефон да маленький монитор, который, очевидно, и являлся тем «всевидящим оком», с помощью которого