есть?
– А как же? – друзья посмотрели на меня так, как будто я спросила, а есть ли в доме водопровод.
– А зачем ему трактор?
– Он обрабатывает весь участок.
– И кукурузу сажает?
– Да, немного, но сажает.
И зачем человеку, у которого явно есть некий капиталец – а он явно есть, он требуется, чтобы содержать большой дом, – зачем ему заводить такое большое хозяйство? А потом я поняла, что это ему нравится. Ему нравится ранним летним утром садиться за руль трактора. Он чувствует себя спокойно и уверенно в жизни, он знает: что бы ни случилось, голода в его доме не будет. Мамалыга, вино, курочка у него свои. (Когда я редактировала и этот текст в разгар эпидемии, я тоже посмотрела на ситуацию иначе.)
Обычно люди, которые любят поесть, довольно сексуальны. Как ни странно, но яркой чувственности, выраженной сексуальности в молдаванах нет. Хотя я могу ее не чувствовать, не воспринимать их тип эротизма, не считывать сигналы, которые они транслируют.
Когда мы обсуждали этот вопрос с Эксплозией, а она доказывала, что молдаване очень чувственны, то Сергей, и в шутку и всерьез, спросил: «Тогда скажи, почему мне за все это время, что я жил в Молдове, никто ничего ни разу не предложил? Я, как честный человек, скорее всего бы отказался, но почему мне не предложили?» На что Эксплозия с изысканной, но чуть сардонической улыбкой ответила: «Может быть, тебе и предлагали, только ты не понял». «Ах, вот как…» – разочарованно протянул Сергей.
Смеялись мы долго. Нет, я совершенно не ревнива. По крайней мере, до тех пор, пока мне не дают повода. Но теперь я тоже думаю, что могу просто не улавливать молдавской сексуальности и ее примет. Мои приемники не пеленгуют молдавские сигналы. Да, конечно, я бы тоже отказалась, как честная замужняя женщина… А может быть, это и есть ключ к вопросу Сергея? Не предлагали, сразу же улавливая, что это невозможно принципиально?
Хотя вот что еще могу добавить. Продолжая сравнение с моей родиной (а это неизбежно, потому что, воспринимая страну собой, неумолимо начинаю сравнивать с тем, что я привыкла видеть и думать), я начинаю понимать, что, скорее всего, в обыденной жизни людей моей культуры больше, чем в среднем по миру, сексуальной игры. Она, как правило, вовсе не направлена на соитие, а служит укреплению социальных связей и поддержанию социального статуса играющих как значимых в сообществе персон. Это игра в «может быть». В то, что когда-то, в другой раз, в других обстоятельствах другой жизни это могло бы случиться и это могло бы быть прекрасно. Игра важна сама по себе и носит чисто ритуальный характер. Это очень, очень тонкая игра, в нее играют взглядами, взмахами ресниц, поворотом и наклоном головы, тембром голоса и совсем немного – словами.
Но мне ни разу не пришлось наблюдать ничего подобного в Молдове. Или я не видела, не умела заметить ее. Но, может быть, все-таки ее нет, потому что, если это так, становится ясным,