раз было.
Сейчас, когда дети выросли и меня с ними связывает только кредитная карта, я признаюсь Вам, что один раз я ее поймал.
Вы не удивляйтесь, это было у нее с Либерманом – моим начальником, научным соратником и конченой тварью, идущей со мной по жизни; мы сейчас, конечно, с ним не пересекаемся, я живу, как и раньше, по Эвклидовой геометрии, а он всегда жил по геометрии Лобачевского и шел кривым путем, наши параллельные прямые (тогда он еще маскировался под советского человека) пересеклись на диване в гостях у Кирилюка, нашего начальника Первого отдела, который отмечал полувековой юбилей на своей новой квартире на улице Почтовой.
Нас с Либерманом он выделял, как интеллигентов, хотя какой нафиг Либерман интеллигент – так, «образованщина», все по верхам: немножко Северянина знал, Галича пел домашним голосом и на десерт мог прочесть наизусть два стиха Мандельштама – и все…
А вот моя Роза, хотя и работала дефектологом в детском саду, была выпускницей техникума культуры в городе Кинешма.
Она по праву считала себя опорой духовности со времен Киевской Руси, и я с ней был согласен. Как не согласиться?
Из Консерватории она не вылезала, могла «Тамань» прочитать на одном дыхании, вот какая у меня была Золотая Роза, но попала в сети этого таракана Либермана и повелась на Северянина и песенку про гражданку Парамонову; так и взял он ее за живое, психоделик липовый.
Роза и повелась, и прилегла у Кирилюка в кабинете, когда Либерман сети свои расставил, а я в неведении был, в шахматы играл с Кирилюком, в блиц, с форой, у Кирилюка на зоне один мастер сидел, сектант из Литвы, так там он его натянул «е2 – е4».
Так вот, захожу я в спальню – запах ее меня привел, как слепого Аль Пачино, – захожу после поражения 12:10 и вижу, как Роза грудь вздымает, а та волнуется, как Черное море; юбки уже нет, Либерман ужом вьется, я ему говорю, как достойный джентльмен: – «Их мусс» («Я должен, но ты?!»). Либерман все понял, он идиш знал, а Роза сознание потеряла, но я ее простил, она под наркозом была, жертвой стала этого «Вольфа Мессинга» недостреленного.
Хотел уволиться, а потом подумал и не стал: буду я место терять в академической среде из-за всякой дряни.
А Роза, ласточка моя, после этого крестилась и покаяние получила от модного батюшки Геннадия, который служил в Леонтьевском переулке, ныне улице Станиславского, – смешно даже, он кричал «Не верю!», а на нем храм стоял, чудеса!
Ну ладно, это лирика, а дело так было.
На следующий день после встречи с Сорокиным я у Либермана Тору взял на ночь, он удивился, но дал.
Я думаю, у него задание было от Моссада – вербовать незрелых неофитов и некрепких духом советских людей.
Почитал я на ночь – чушь какая-то, любят эти евреи все запутать; заснул, а книга эта вредная так меня ударила по переносице, что залился я юшкой красной.
Роза, воробышек мой, чуть кровь остановила йодом и порцией «Тамани», чуть заснул я снова, как стало мне сниться, что Авраам родил Якова, а потом Иов в ките приплыл; и я проснулся, после такого кошмара я до утра не заснул: