маешь, хоть кто-то понял?»
«Как же, – добродушно хохотнул прозаик. – Такие себя только слышат, остальных мимо ушей пропускают».
«Вот-вот, – грациозно взмахнул поэт, словно невидимым пером в воздухе расписался под вышесказанным. – Поболтали обо всём: о переменчивости погоды, лунном затмении, пятнице тринадцатого. Подивились, что денег не хватает, но все как-то умудряются питаться, одеваться, издаваться».
«Очевидное невероятное, если задуматься, на каждом шагу, – вымолвил прозаик. – Стоит сказать в компании, что не пью, тут же оживляются и радостно наливают. Да так, что на скатерть проливают! Говорю – на диете. Начинают накладывать в тарелку куски пожирнее. Но попробуй намекнуть, что с деньгами туго… Вроде и голос у меня зычный. И слух у собеседников хороший. А ни ответа, ни привета».
«Когда надо перехватить до получки копеечку, всех словно ветром выдувает, – согласился поэт и фальцетом пропел: «Опять финансы поют романсы. А никому и дела нет».
Прозаик иронично поинтересовался: «А, вообще, бывают лишние деньги?»
«Оксюморон, – сообщил поэт. – Лишние деньги – понятие нелепое в нынешнем обществе».
«О, да! – кивнул прозаик и пошутил: – Ода лишним деньгам. Это по твоей части»
«Ты тоже можешь поучаствовать, – дружески похлопал приятеля по плечу поэт. – Напиши эссе. Или рассказ на злобу дня».
Писатель усмехнулся и поинтересовался: «На злобу дня, говоришь? Это кстати. Но «revenons a nos moutons» – вернёмся к нашим баранам».
«Что касаемо «баранов», поработать у меня так и не получилось, – ответил поэт. – Не дали. Зато долго и настойчиво грузили по полной. Даже мобильный нагрелся. Ну, хоть бы что новое, необычное, интересное, полезное. Всё то же. Всё те же. Вечные темы: слава, успех, зависть. Кто и кого подсидел. Что, где и сколько экземпляров издал. И во сколько вылилось? Словоблудили часа три. Я уже взмок. Посплетничали обо всех. Знакомых и незнакомых. И вот чувствую, сейчас рычать начну: «Какого ты мне рассказываешь о тех, кого я в жизни не видел? Или, наоборот, каждый день встречаю». Но взял себя в руки. Хоть кому-то следует проявить дружелюбие, вежливость и выдержку. Самое обидное, что время выделил для дел! А тут слова, одни слова…
Звонят, когда только настроился на стихи. Образ возник. Слова правильные нашлись. Рифма сложилась. Ура! Пишу. Муза прилетела!
И вдруг звонят эти назойливые, приставучие, надоедливые «moutons». Настойчиво так, угрожающе, напористо названивают по телефону или в дверь. Им, видите ли, надо срочно! А мне? Что делать? И пеняешь после: зачем ответил на «дружеский» звонок?»
Прозаик согласился: «У меня ещё веселее. Звонят незнакомые и просят рассказ прочитать. До них, мол, никто так не писал! Или о подобном даже не знал. Прочитать, отредактировать и протекцию составить. Удивляюсь, мол, куда протекцию? «В СП, – отвечают. – Вы же там». Я в первый раз чуть со стула не упал. У меня около трёх десятков книг в известных издательствах! Я работаю с утра до вечера. Ночами пишу! А этот винегрет из пяти слов накропал, и в большую литературу пропуск требует? «Но я же, – настаивает очередной служитель Муз. – От Всеволода Карловича Бубенчикова». «ФИО сие мне незнакомо», – вежливо сообщаю. «Как же так? Вы же с ним друзья! – прибавляет заговорщицки. – Это мой троюродный дядя. Значит, и мы в некотором роде …» «Родня? – недовольно подсказываю ему. – Друзья? Может, мне вас ещё в гости пригласить?» «А можно? – радостно восклицает племянник неизвестного мне троюродного дяди. – Я готов!» «Я не готов!» – ору. После подобных перипетий отключил телефон. Сижу. В себя прихожу. А ведь я до кульминации дошёл! А этот влез и даже не поинтересовался, могу ли с ним разговаривать в данный момент и вообще хочу ли. Даже не задумался, не отвлекает ли меня? И так сотни раз на день».
«Да, – согласился поэт. – Не имей сто рублей…»
«…поимеют сто друзей, – хмуро изрёк прозаик. – А ведь дружба – святое! У меня никогда не было сто друзей. Настоящий друг может быть один».
«Точно, – кивнул поэт. – В крайнем случае, два, три. Но не больше. Тогда это коллектив, толпа, сборище, группа лиц. А тут то и дело слышишь: «Денег займи! Ты ж мне друг?» или «Давай хлопнем по рюмашке. Не станешь? Ты мне друг или как?»
Прозаик вздохнул. Ему это было знакомо не понаслышке.
«А помнишь у Омара Хайяма, – вздохнул поэт. – Знайся с достойными дружбы людьми. С подлецами не знайся, себя не срами. Если подлый лекарство нальёт тебе – вылей. Если мудрый подаст тебе яду – прими».
«Если б всё так просто, – согласился прозаик. – Чаще получается, как у Евтушенко: « … ко мне мой старый друг не ходит. А ходят в праздной суете разнообразные…» Прозаик хмыкнул, а приятель-поэт прибавил: «… не те». «Вот-вот, – кивнул прозаик. – И наш раздор необъясним. Мы оба мучаемся с ним».
Не успел он закончить фразу, вмешалась дама, сидевшая за соседним столиком. Она медленно смаковала чай с лепестками розы из фарфоровой чашки с золотым вензельком. Один пальчик дама держала золотым ноготком в сторону говоривших.
«Не пальчик, – подумал прозаик. – Золотой ключик. Гляди-ка тычет в нас, словно говоря: «чик-чик, вот и открылась