с ними разговаривать. Говорят, она им поет. Они ручные – до тех пор, пока мы ведем себя хорошо.
– Я всегда веду себя хорошо! – заявила Изерн, кинув хмурый взгляд на эту парочку и крепче сжимая темное древко своего копья. Насколько можно было судить о выражении лиц плоскоголовых, помимо множества зубов, они, кажется, тоже хмурились. – Ну что, пошли?
Скенн покачал головой:
– Я дальше не пойду.
– Я многое о тебе знаю, Скенн, и в основном ничего хорошего, но я никогда не считала тебя трусом.
– Считай меня чем хочешь, сестра, но я знаю, где мое место. Сейчас оно – по эту сторону камней. Моя задача была привести тебя сюда, и она выполнена. Я не прикидываюсь…
– Ну и катись на хрен, гора сала!
Изерн локтем отпихнула его в сторону и двинулась дальше.
– Мы остались втроем, – буркнул Трясучка, поудобнее устраивая Рикке у себя на плечах.
Ей казалось, будто она снова стала ребенком, когда Трясучка нес ее вот так, придерживая руками за лодыжки. Вперед, между камней и вниз по крутой тропе, вьющейся между деревьев. Старые-старые деревья, перешептывающиеся листвой в высоких-высоких ветвях, с цепкими, вгрызшимися глубоко-глубоко корнями, узловатыми, словно пальцы скряги.
Они вышли за поворот, и Рикке увидела берег. Серый галечный пляж расстилался до серой воды, размытые отражения высоких деревьев покалывали крапинки дождя. Еще несколько шагов – и все затерялось в тумане, и помимо него Рикке уже не видела ничего. Лишь ухала где-то одинокая сова, провожая закат.
– Запретное озеро, – сказала Изерн. – Теперь уже недалеко.
– Здесь всегда должен быть туман, так, что ли? – буркнул Трясучка.
Изерн снова зашагала, хрустя ботинками по гальке.
– Понимаешь ли, ничто не кажется таким волшебным, как то, чего ты не можешь увидеть.
– Нет, – прошептала Рикке, закрывая глаза. – Это еще не произошло.
Ночь, отблески костра пляшут на лицах собравшихся. Увядших старых лицах и свежих молодых лицах. Лицах, истыканных вьющимися татуировками горцев. Лицах, которых здесь еще, возможно, не было или которые были здесь давным-давно. Рикке больше почти не могла отличить сегодняшний день от вчерашнего или завтрашнего. Мясо шипело и плевалось соком. Холодный, бодрящий воздух гор на затылке и тепло костра на лице. Рикке расплылась в улыбке от чистого удовольствия этих ощущений и поуютнее завернулась в пахучий старый мех.
– Мне это не нравится, – сказал Скенн, качая своей огромной жирной головой.
– Ты спутал меня с кем-то, кому не насрать на то, что тебе нравится, а что нет, – отозвалась Изерн.
Едва ли можно было найти брата с сестрой, менее похожих друг на друга. Изерн – жесткая, как древко копья, с лицом, как лезвие кинжала, черные как уголь волосы свисают длинными спутанными прядями. Скенн – огромный, как дом, с руками, как два окорока, и лицом, как пудинг, голова обрита наголо, лишь рыжеватый пушок пробивается на мягком сморщенном скальпе.
– Мне не нравится мысль о том, чтобы