возле колодца, с канистрой вместо пассажира, буровая вышка, пересохшее русло реки, мелкий сухой кустарник и опять пески, пески…
– Это, наверное, очень сложно – переводить стихи…
– Проще, чем писать собственные. И гораздо лучше оплачивается. Бывает, правда, попадаются твёрдые орешки, бьёшься над ними, бьёшься – всё попусту. Но зарабатывать ведь как-то надо, а больше я ничего не умею, одними сухофруктами питаться пока не научился. Стихи вашего Вожатого, например, не из лёгких. Хотите, прочту что-нибудь?
– Конечно.
Женщина отложила в сторону шитьё, сложила руки и приготовилась слушать, сразу став похожа на усердную школьницу с первой парты. Старик сделал большой глоток из кружки, поросший белым пухом кадык заходил вверх-вниз. Олег порылся в папке с подстрочниками.
– Здесь где-то было как раз про пустыню. Вот, нашёл.
Пустыня, ты – зевок Аллаха.
Ты была создана им в тот день,
когда Всемогущий пресытился разнообразием мира форм,
выражений и лиц – цветов и галактик, рыб и людей,
горных хребтов и червей, облаков и деревьев, когда
у него зарябило в глазах от их
смеха, печали, отчаянья, радости, страха, безумия, и он
взалкал простейшего: первоматерии без
формы, такой, какова она есть, и тогда сотворил
это неисчислимое множество горячего песка,
пересыпаемого ладонями горизонтов
из пустого в порожнее и обратно в пустое.
Небо, глядя тебе в лицо, каменеет, бледнеет.
Солнце стоит неподвижно, извергаясь, как вскрытый нарыв.
Ветер играет с тобой, как ребёнок с дремлющим львом,
дитя в необъятной песочнице, насыпающее барханы и снова
ровняющее их, оставляя следы на тебе, как и брюхо гюрзы или эфы.
Но они исчезают быстрее теней облаков.
Сквозь городской шум, гвалт новостей, голоса друзей,
визги и тявканье врагов, сквозь нестройную музыку жизни,
в дальнем громе, перекатывающемся за горизонтом,
я слышу твой глухой львиный рык, от которого дрожит воздух.
Ты ширишься у меня под сердцем, днём и ночью
чувствую жаркое дыханье твоей ненасытной пасти,
из века в век пожиравшей города с их царями,
крепости с их гарнизонами,
караваны, гружённые коврами, драгоценностями,
пряностями, шелками,
караваны, гружённые неподъёмной тоской,
вереницы верблюдов, несущих упорство надежды,
с каждым шагом увязая всё глубже во времени.
Каждый шаг тяжелее предыдущего, пот заливает глаза.
Ты – дахр. Всем, всем, всем
твой горячий песок забил оскаленные мёртвые рты.
Все жуют эту пресную пищу смерти, сухой паёк времени.
В твоей лунной безлюдной ночи слышен скрип песка на зубах.
Луна глядит на тебя, как слепой смотрит в зеркало.
Лишь она тебя знает, заливая своим нежным светом.
Ты ширишься, перерастаешь себя,