молочка козьего даст ему, и чабрец заварит, и шалфей, а улучшения всё нет и нет. Глаз не открывает ребёнок, уже и кашлять не может, из горла только свист идёт.
Поехал отец за врачом, да поздно было.
Раздулась шея у Вани, задыхаться он стал. Так и умер на руках у матери.
Думали-то, что простуда обычная, про дифтерит и слыхом не слыхивали.
– Ванюша, сыночек, а как же мы без тебя будем?!! И на что ты нас покинул? Дитятко ты наше ненаглядное! Горе-то кааа – ааа – ко – еее…
Выла Евдокия, вне себя была, кричала истошно, всё нутро её выжгло от горя.
Кто же может подсчитать слёзы матери? Льются они денно и нощно, а сердце разрывается в груди от неутолимой боли, которой никогда не будет конца.
Кто не хоронил детей своих, тот не поймет…
После смерти сына Евдокия долгое время ни с кем не разговаривала: то на кладбище уйдёт на целый день, то в церковь – молиться, чтобы там, на другом свете, Ванечка не страдал, чтобы хорошо было мальчику, ведь он душу свою чистую, детскую, Богу отдал.
Так прошла осень. За ней наступила зима, и вот уж новая весна на пороге, а с ней и новые заботы.
Стала Евдокия дочку к хозяйству приучать: даст теста кусочек, чтобы вволю наигралась, а потом покажет, как из него пирожки лепить. Прасковье нравилось, что её игрушечные пирожки пеклись вместе с мамиными, настоящими.
Мама выставляла пироги на стол и говорила бабушке, дедушке и папе: «Угощайтесь, Прасковьюшка наша сама напекла».
Росла мамина помощница всем на радость: послушная да скромная, понятливая, а уж работница какая! От мамы ни на шаг не отстаёт!
Ученица
В восемь лет определили девочку в церковно-приходскую школу.
Целых три года обучалась Прасковья чтению, письму и счёту.
А когда ей одиннадцать лет исполнилось, то дед Никифор и говорит:
– Пора тебе, Параскева, швейному делу учиться. Всегда с куском хлеба будешь. Да и мне помощница нужна, старый я уже стал, строчку вижу плохо, глаза подводят.
Никифор Карпович всю молодость портным был, шил на заказ Петровским мужикам зипуны да порты, а сейчас – только внукам обновки, да и то редко.
По совету деда и определили Прасковью на частные женские курсы, чтобы изучала швейные премудрости.
Учительница-немка была очень строгой и требовательной. Ох, и мучила она юных портних! Возьмёт и распорет сшитые и отутюженные изделия. Увидят ученицы, что все их труды насмарку, плакать начнут.
А она и скажет им: «Девочки, главное в портновском деле – это терпение».
Решила Прасковья маму порадовать – сшить к четырнадцатому марта, её дню рождения, блузку.
Пошли в магазин, купила Евдокия шёлка столько, сколько дочка сказала.
Вот и мерки с мамы сняты, и юная портниха целый день старательно шьёт, осталось только рукава пристрочить. Тут-то Прасковья и обнаружила, что у маминой блузки всего один рукав, не скроила она второй и, самое обидное, ткани больше нет.
На всю жизнь запомнила