какого-то соединения в мозгу, я с детства путаю идиомы и фразеологические обороты. Никто не может объяснить, почему так происходит.
Псих, подумал Шацкий. Он производит хорошее впечатление, но псих.
– Конечно, я понимаю. А во время терапии, играя роль сына пана Хенрика, вы испытывали ненависть к своему – скажем так – отцу?
– Простите, к чему вы клоните?
– Прошу ответить на вопрос.
Каим молчал, вертя в руках мобильный телефон. Наверное, очень дорогой – один экран был больше всего телефона Шацкого.
– Да, я чувствовал ненависть. В первую минуту хотел вам возразить, но это не имело бы смысла. Вы наверняка увидите видеозапись и сами догадаетесь.
Шацкий записал: «терапия – видео?»
– А теперь о чем вы меня спросите? Не хотел ли я его убить? Не убил ли я его?
– А вы убили?
– Нет.
– А хотели?
– Нет. На самом деле, нет.
– А как вы думаете, кто его убил?
– Откуда мне знать, в газетах пишут, что вор.
– А если бы это был кто-нибудь из вас? – продолжал бить в одну точку Шацкий.
– Пани Ханя, – без колебания ответил Каим.
– Почему?
– Это просто. Она была его «дочерью», совершившей самоубийство в возрасте пятнадцати лет. Убежден, все от того, что отец насиловал ее в детстве. Этого не было видно на терапии, но в газетах постоянно пишут подобное. Ханя это почувствовала, что-то у нее в голове переставилось, и она его убила…
Когда Каим вышел, Шацкий широко открыл окно и уселся на подоконнике, чтобы закурить вторую сигарету. Близился четвертый час, на Кручей уже скопилась пробка из машин, едущих в сторону Иерусалимских аллей. Еще высокое солнце пробралось, наконец, сквозь тучи и разогрело влажные тротуары; в воздухе носился сладковатый запах мокрой пыли. Идеальная погода для прогулки с девушкой, подумал Шацкий. Усесться возле фонтана в Саксонском саду, положить голову ей на колени и рассказать о книгах, прочитанных в детстве. Он не мог вспомнить, когда они с Вероникой в последний раз ходили просто так гулять. Не помнил, когда рассказывал кому-нибудь о книжках своего детства. Мало того, он не помнил, когда в последний раз прочитал что-нибудь, озаглавленное иначе, чем «Текущие дела прокурора». Все чаще он чувствовал себя пустым и выгоревшим. Не пора ли уже?..
Может, позвонить какому-нибудь терапевту, подумал он и громко рассмеялся.
Конечно, и обязательно! Он уселся за стол и набрал номер Рудского. Трубку долго не снимали. Он хотел уже положить свою, когда услышал щелчок.
– Да, – голос, казалось, доносился с Камчатки.
Шацкий представился и потребовал, чтобы Рудский пришел к нему как можно скорее. После сегодняшних допросов становилось ясно, что личность врача и странная терапия могут оказаться ключом к этому делу. Рудский извинился, сказав, что с утра лежит с высокой температурой. «Отдаю себе отчет, – сказал он, – что это звучит как идиотская отговорка, но я на самом деле не могу прийти. Зато охотно приму пана прокурора у себя».
Шацкий задумался.