холодной решимости, и бросилась в бой.
– Послушай, Григорий. Давай начистоту, а?.. – Она положила на тарелку недоеденную булку, скрестила на груди руки. Какой-нибудь умник с психологическим уклоном сказал бы: «закрылась».
Григорий тоже скрестил руки и откинулся на спинку. В глазах замерцал непонятный – азартный? – огонёк.
– Давай, – спокойно согласился он. – Ты, очевидно, собираешься послать меня подальше?
Нина не смогла не улыбнуться. Но это не помешало её боевому настрою и не сбило с толку. Не на ту напал!
– Поскольку ты очень настырный, придётся вдолбить тебе несколько простых истин, – холодно заявила она. – Ведь и в прошлый раз ты всё прекрасно понял, не так ли?
Григорий молча кивнул, но уголки губ слегка дрогнули, приподнимаясь, словно сия решительная атака его позабавила. Нине это очень не понравилось. Похоже, его так просто не проймёшь!.. А ведь поначалу казался таким робким!
Она нарочито медленно оторвала зубами кусок булки, прожевала, запила его кофе. И, чеканя фразы, словно монеты, сухо продолжила:
– Мне тридцать один. Я – медсестра «Скорой помощи». Живу в «хрущобе» с пожилыми родителями на свою зарплату и их пенсии. Обладаю жёстким прямолинейным характером, за что некоторые называют меня «Нинка-полководец». Имею неприятную привычку говорить то, что думаю, поэтому у меня почти нет друзей. Не склонна заводить лёгкие, ни к чему не обязывающие интрижки, поэтому, наверное, до сих пор одна, – она вздохнула и посмотрела невидящим взглядом на цветы за окном. – Так что, Гриша… Твоя молодость, внешность и твои деньги – это, конечно, для кого-то, может и хорошо, но… Словом… – тут она запнулась, почувствовав вдруг огромную усталость, и не умея облечь в понятные слова весь тот сложный и противоречивый кисель, что бродил у неё в голове. – Не знаю, что тебя во мне так привлекло, но, надеюсь, теперь-то ты понял, что я… что со мной… Короче, я думаю, тебе следует поискать развлечений… с кем-нибудь другим и лучше… из своего круга и своего возраста.
Уф-фф!.. Она чуть помолчала, сцепив в напряжении пальцы, дожидаясь, чтобы её маленькая отповедь «всосалась».
Он молчал, рассеянно обводя пальцем нехитрый орнамент на чашке. Тёмная длинная чёлка упала на глаза, скрывая от неё их выражение. Без его взгляда, тёплого, согревающего, вдруг стало холодно и очень одиноко…
Она была честна с ним. Но что-то внутри, в самой недоступной глубине души, неприятно морщилось, пока она привычно жёстко расставляла всё по тем местам, которые считала единственно правильными. И всё же что-то было не так… словно птица решила стать рыбой, нырнула в толщу воды, и немедленно начала тонуть, с огромным трудом ворочая когда-то сильными и лёгкими крыльями…
Но теперь уже поздно, теперь уже всё.
Она тихонько вздохнула, и плечи как-то сами собой поникли.
Он всё молчал.
Наконец, она не выдержала и осторожно спросила:
– Я надеюсь, теперь тебе всё ясно? Извини за откровенность, но ты сам напросился…
И тут Григорий поднял голову и начал негромко, но выразительно