мер, и ему без слуги не обойтись – тут колокольчик будет кстати, и подсвечник пригодится, чтобы не утомлять глаза чтением и писанием в сумерках. Грузский понял, что новое положение уже обязывает отказываться от старых привычек и предпочтений.
– Принеси летопись и дело профессора Гастольского, – велел он. – Одежды оставь здесь. И дай отвару из трав – голова болит.
Монах скользнул к кровати и аккуратно разложил рясу на ней.
– Может, лекаря разыскать? – осторожно поинтересовался он.
«Может», – про себя подумал аббат и скривился, вспоминая казнь профессора.
– Нет необходимости, – сказал он. – Просто принеси отвару. И… Напомни брату-организатору, чтобы ночь, как положено, отпевали усопшего. Он заслужил это. Теперь ступай.
Монах канул в темноту. Ни шороха одежд, ни топота, ни шарканья, ни скрипа закрываемой двери. Только тишина, прочно сшитая из плотной ночной темени.
Где-то совсем близко тишину разбил тревожный птичий крик, и вслед за ним густо залаяли собаки. В их лае были и злость, и страх, с какими обычно псы отмечают то, что их пугает. За окном что-то прошелестело, словно пролетело легко и быстро. Ветер от этого неведомого движения ворвался в келью, заиграл огнем свечи и коснулся лица аббата, склоненного над бумагами. Грузский посмотрел в сторону окна, но ничего не увидел, как и самого окна, скрытого в темноте. Шорох несколько раз повторился, и скоро раздался тихий, но отчетливый озорной женский смешок.
– Абба-ат! – кто-то тихо позвал из окна.
Грузский перекрестился, взял свечу со стола и подошел к окну.
Из-за решетки, из темноты ночи на него смотрело улыбающееся женское лицо. Всей фигуры он не видел, не позволяло узкое пространство окна – только обнаженные плечи, грудь. Женщина висела в воздухе, на уровне окна, на высоте примерно третьего этажа, плавно покачиваясь на метле, держась рукой за ее черенок. От красоты женщины и от сильного волнения аббат зашатался, но устоял на ногах. Что-то теплое, давно забытое согрело то место внизу живота, где…
Он перекрестился еще раз.
Глядя на это, женщина широко улыбнулась. Ее глаза с самым живым интересом рассматривали человека в келье.
– А ты не такой и страшный, – вдруг с притворным весельем в голосе заключила она. – Только хорошо упитанный.
Она звонко и открыто рассмеялась.
Аббат со свечой подошел к окну ближе.
– А не боишься? – спросила она.
– Чего мне бояться? – поинтересовался он.
– А вдруг порчу наведу! – она сделала глаза такими большими, как делают, когда пытаются напугать ребенка, рассказывая ему страшные сказки. – Или…
– Мне не страшно.
– Но ты же не знаешь, что я могу сделать?!
– Нет, не знаю. Но мне все равно не боязно.
Женщина подплыла к окну ближе. Ее глаза загорелись слабым синим огнем – сами, а не от отражения огня свечи, аббат это знал.
Она заговорщицки подмигнула, и ее голос стал нежным:
– Может, тогда