карлика, бешеного пса господня в капюшоне, и понял, что это – конец Лоренцо Великолепного. Конец искусствам, наукам, разуму… Останется только праведный экстаз, которому могут быть подвержены даже самые лучшие люди. Боттичелли в слезах сам волок в костёр на Площади Синьории своих одинаковых Венер. Я – уехал в Рим. Бороться с деспотом-попом у меня не было ни сил, ни желания. Да и Лоренцо к тому времени уже умер… Но больше всего на той проповеди меня поразил Леонардо. Он стоял прямо, спокойно и безо всяких эмоций на лице. Некоторые кричали Савонароле проклятия, правда, их быстро выводили детские отряды брата Джироламо. Большинство распростёрлось ниц и неистово молилось, то ли на распятие, то ли на священника, стоявшего под ним. Я – плакал. А Леонардо просто стоял в нише со своим блокнотом и зарисовывал уродливую голову доминиканца. И вот тогда я подумал, что Савонарола – это, конечно, зло, но мастер Леонардо, может быть, ещё хуже. Потому что он не желает, не способен отличить зло от добра. Для него всё – предмет исследования. Каждый человек для него – мышь, вошь, труп, который рано или поздно можно вскрыть и посмотреть, что у него внутри. Я этого понять не мог.
Микеланджело кашляет.
Микеланджело. Говорят, Леонардо потом тоже уехал. Когда одежду запачкал…
Микеланджело тяжело закашливается. Входит Урбино. Он несёт новый стакан в руке с замотанным какой-то тряпкой пальцем, в другой руке у него веник и совок. Он подходит к Микеланджело, подаёт ему стакан.
Урбино. Не горячее, тёплое.
Микеланджело берёт, пьёт.
Урбино. Хорошо?
Микеланджело (делает глоток). Да, Урбино, всё хорошо, спасибо.
Урбино (поворачивается к Джорджо). Хотите ещё, синьор?
Джорджо. Нет, довольно.
Урбино (Микеланджело). Прилегли бы, ваша милость.
Микеланджело. Не хочу. Я сейчас немного постучу.
Урбино. Куда? Вы простужены!
Микеланджело. Всё равно. Пока я долблю, я жив.
Урбино пожимает плечами, идёт подметать осколки предыдущего стакана.
Микеланджело. Леонардо да Винчи – это твой идеальный персонаж, Джорджо. Человек-мертвец.
Услышав имя Леонардо да Винчи, Урбино настораживается. Микеланджело встаёт, берёт со стола молот и долото, идёт к одной из каменных глыб.
Джорджо. Это не так, мастер Микеланджело! Он жалел животных, не ел мяса. Он помогал своим ученикам. Он… любил отца!
Микеланджело (несколько раз стучит молотом по долоту, приставленном к камню). Это откуда известно?
Джорджо. Мне показывал его дневники Франческо Мельци!
Микеланджело. Милый старик?
Джорджо. Да!
Микеланджело. Я не знаю, что там тебе показывал его ученик, но я знаю, что он не терпел страсти и в других… Он ненавидел меня так же, как и я его. И я подозреваю, что именно за это. За то, что я – это жизнь.
Урбино, улыбаясь чему-то своему, уходит с совком, полным осколков.
Джорджо. Почему вы так