и твой Амадей, – я снова приблизился к девушке. – А знаешь что, Алиса Петровна, давай-ка мы с тобой потанцуем.
– Без музыки?
– Почему? Я напою… – Я подступил к пианино. Пальцы мои вполне самостоятельно заиграли что-то, и я с запозданием сообразил, что наигрываю музыку из французской лирической киноленты. Это была одна из тайных наших заготовок с текстом банальным, как банально лицо жениха на свадьбе. Однако перевод с русского (его сделала знакомая Джону учительница) полностью преобразил незамысловатый стих, превратив в нечто такое, что не понравиться просто не могло. В этом смысле французский и итальянский языки – уникальны. В том, собственно, и причина их не слишком широкой распространенности на мировой эстраде. Душа тянется к прекрасному, а пальцы хавают простое. Английский – проще, английский – доступнее. И уж куда нам до восточных перепевов каких-нибудь вьетнамцев или японцев.
– Что это? – глаза Алисы расширились. – Такое знакомое!
Я запел. На этот раз первым голосом, хотя в этой песне основную скрипку играл Леший. Ему лучше всех давалась очаровательная французская картавость. Мы с Джоном то и дело срывались на славянское карканье.
– Ну? – я оторвался от инструмента и обнял мою ученицу за талию. Смешной это получился момент. Сначала она шарахнулась от меня, словно угодивший в капкан зверек, а после неумело положила мне руки на плечи. Я мог бы поклясться, что эта девочка танцевала впервые в жизни. То есть, возможно, всяких там ритмических и танцевальных классов у нее хватало с избытком, но чтобы вот так с живым кавалером и не в учебном классе!.. Я закружил ее, продолжая хрипло распевать французскую самоделку. Мне вдруг стало страшно интересно расшевелить Алису, расплавить эту чертову пружину в ее спине, заставить вновь смеяться, как смеялась она совсем недавно, сидя за пианино. Девушка пунцевела, и мне это нравилось, но то ли было еще впереди! Алисе Петровне предстояло испытание более серьезное. Едва почувствовав, что напряжение ее спадает, я быстро наклонился и чмокнул ее в губы. Даже не поцелуй, а так – легкое прикосновение, но оно тут же оборвало наше кружение. Алиса остановилась, как вкопанная. Глаза ее впились в меня с таким испытующим выражением, что пришел черед смутиться и мне.
– И ничего такого… Легкий невинный поцелуй.
Легкий, невинный, но он подрубил ее, как крепкий удар топора подрубает тоненькую березку. Она упала мне на грудь и, ткнувшись своим аристократическим носом куда-то под мышку, беззвучно разрыдалась.
– Ну чего-ты, дурочка, – растерявшись, я погладил ее по мягкому кружеву волос.
Она что-то шепнула. Кажется, не по-русски.
– Что, что?
– Ихь бин ганс аляйн, – повторила она.
Я нахмурился. Пара десятков слов на французском, примерно столько же на английском являли все мои многотрудные достижения в языках. Немецкого я, увы, не знал. Но я мог запомнить, а после спросить у Вараксина.
– Значит, ты шпионка? –