Ее аттестат состоял сплошь из троек, и все же близкие считали Машу одаренной, утешаясь тем, что ее способности пока себя не обозначили. «Она так интересно мыслит, может быть, у нее откроется талант к богословию», – временами надеялся отец.
Маша соглашалась, что это занятие замечательное, но все же научиться готовить ей интереснее.
– Ты можешь и не учиться, Машуня, – жалел свою необучаемую дочь отец, – просто приходи работать в храм, посмотри, какое хорошее место в свечной лавке. Спокойное, можно подумать в тишине… Или в христианской библиотеке…
– Очень хорошее, папочка! Но я не умею варить борщ, у Нины Дмитриевы такой вкусный, просто доброе утро, а не борщ, и целый день солнце! Я сварила так же, получилась несуразная жижица. А котлеты, па, помнишь, мои котлеты? Они были похожи на… Помнишь, я себе шишки на ногах набила? Такие жесткие блямбы, на них компрессы надо накладывать, чтобы они сначала рассосались, а потом есть.
Бедная девочка выросла без матери, печалился отец, конечно, кто бы мог ее научить? Значит все-таки природа берет свое, хорошие, правильные у Маши устремления.
– Ну и добре, соглашался он, – значит, у тебя верное женское сознанье. Научишься готовить, выйдешь замуж, детишки пойдут, будешь хорошей матерью и хозяйкой. Павел-то давно был? Совсем он в своей учебе пропал. А семья, детки, Машуня, для женщины главное. И пусть науки остаются для мужчин и для эмансипе. Печальная, кстати, тенденция…
– Ты только не грусти, – обнимала дочь своего отца. – У тебя ничего не болит? Это же как женщины-повстанцы, да? По-моему, самые настоящие! Только знаешь, может это конечно и не по-божески, но мне нравится, когда люди могут не зависеть. От предметов, друг от друга. Даже если бы и женщины от мужчин. Что в этом плохого? Главное, чтобы человеку было интересно, чтобы он не торчал в этой жизни, как балясина без перил. Ты только не сердись, папочка. Ой, посмотри, посмотри, – вскакивала она. – Гулико прилетел! Он скоро приведет к нам свою подружку!
Гулико, так эту птицу окрестила счастливая Маша, белый голубь с коротким клювом. Год назад он залетел в окно комнаты Бережковых и Владимир Иванович, осаживая себя и стыдясь, высказал все же народную примету, что птица в дом влетает за чьей-то душой.
– Да нет же, папочка, это просто люди трусят от всего на свете! – Маша воодушевленно крошила на подоконник корочку хлеба. – Это Гулико, ты видишь, он другой, но не с голубятни. Для голубятни у него хвост серый, а для дворовых голубей белые спинка, крылья и голова. Он совсем молодой, всем чужой, для всех другой, куда ему податься? Вот и будет он теперь всегда прилетать к нам за едой. Ему от этого намного легче, потому что мы теперь его семья. Ты понимаешь, если кто-то – другой, ему всегда труднее!
Владимир Иванович слушал свою дочь и беспокойно вопрошал Бога, что за удивительная душа спустилась к нему в облике его ребенка, и к чему горнему эта душа призвана.
А белый голубь Гулико действительно с тех пор опускался