и ешь, никто надо мной не издевается! – Соня начинала «выходить из берегов». – По тебе вон, как по трамплину, вся еда на пол катится, а я только что все вымыла. Ешь молча!
Величественно вплывала Эстер. Причесанная, как для приема, в платье, украшенном брошкой, она горделиво несла свою седовласую голову и смотрела доброжелательно.
– Всем доброго утра! – приветствовала она, придерживаясь, чтобы не упасть, за стену. – Тут еще занято? Тогда я буду завтракать позже. Ты не возражаешь, Сонечка?
– А мы тебе не компания! – с места в карьер бросалась Тина в атаку. – Да и нам только лучше, мы люди негордые!
– Тина, прекрати! – не могла смолчать Соня.
Тина молчать не хотела тоже. Но и Эстер не робкого десятка. Начинался скандал.
– Это ты мою Берточку угробила! – вопила Тина. – Это тебе она все время нехороша была!
– Что ты хочешь от меня?! – интеллигентно защищалась Эстер.
Соня орала на обеих бабушек, они на нее, а Саша жалел свою жену, молчал и старался отвлечь детей.
– Вер, ты представляешь, – жаловалась Соня подруге, – я вообще не понимаю, как Сашка все это терпит! Баба Тэра, ей тоже палец в рот не клади, но Тина вообще беспредельщица!
Давным-давно, еще в лагере Эстер сделали операцию, и она что-то рассказывала о влюбленном в нее враче, но Соня в подробности не вникала, витая в своих мыслях. Чем болела ее бабушка, в то ли время был удален у нее сфинктер прямой кишки, Соня тогда не поняла. Ясно было одно: после лагеря Эстер осталась инвалидом.
Тому, что во вторую ее бабушку кто-то влюблен, внучка не удивлялась. Даже в свои немыслимые годы Эстер была красавицей, держалась превосходно, мыслила ясно, легко переходила на французский, потом на идиш и обратно, часто напевала и любила выпить рюмочку коньяку. Но из-за возраста и тучности она плохо двигалась, многое давалось с трудом. Если же ей случалось хоть немного нарушить диету, последствия немедленно оказывались на паласах, стенах и стульях. Высокая, грандиозная, Эстер имела сороковой размер ноги. Она уже плохо согревалась и дома ходила в обрезанных валенках на три размера больше. Этими огромными валенками Эстер втирала в паласы то, что обронило ее искалеченное тело. Всю жизнь эта женщина была горда и независима, пыталась справиться и с этим, но не удавалось – спина сгибалась с трудом, глаза видели плохо.
Возвращаясь вечером с детьми, Соня не всегда могла войти в квартиру. Порой приходилось раздеваться в прихожей, переносить детей в одну из комнат и потом отмывать испачканные коридоры. В эти минуты Соня негодовала так же, как в детстве на Тину, вечно лишавшую ее покоя. Она не говорила обидных слов, только просила Эстер уйти в свою комнату, не смотреть, пока она все это мыла. Но Тина, понятия не имеющая о деликатности, была тут как тут, трещала как спортивный комментатор, и Соне становилось еще хуже. Ей казалось, что все вокруг живут по-человечески, и только она постоянно пребывает