герой» в одиночестве забирался на крышу здания пищеблока, подходил к началу сторожевой дорожки и начинал мяукать. Находящаяся на службе овчарка, дрожа от справедливого негодования, подбегала к стене пищеблока и, вопреки обыкновению, делая по этому поводу исключение – подпрыгнув, опиралась передними лапами о стену, яростно облаивала находящегося на крыше наглеца. Кот садился в позу мыслителя, подпирал лапами голову, закрывал глаза и слушал с нескрываемым удовольствием эту «какофонию», однако через пару минут сторожиха уставала лаять и замолкала. Но не тут-то было! Григорий, встрепенувшись, выгибал спину и начинал злобно шипеть в сторону овчарки, требуя «продолжения банкета». Это действо придавало новый импульс их взаимоотношениям – находящаяся на службе собака принимала этот фальшивый прием за «чистую монету» и захлебываясь, выдавала новую серию лая, а кот умиротворенно пребывал в задумчивой позе. Через некоторое время подобного общения, «шантажируемая сторожиха», очевидно, начинала догадываться об истинных целях усилий кота и старалась найти пути достойного выхода из этого замкнутого круга. Её женское начало выходило с инициативой и подсказывало, что, дескать, надо упасть навзничь, изображая обморок, однако служебный долг, а так же собачье самосознание не позволяло ей сделать этого. Таким образом, события развивались в соответствии с кошачьей задумкой и этот процесс мог продолжаться бесконечно, почти всю ночь, если бы не одно обстоятельство.
Госпиталь находился на двух верхних этажах большой стороны этого прямоугольника зданий. Окна палат госпиталя с одной стороны выходили на комплекс изолятора, а также пищеблока и были выше примерно на этаж от верхней точки крыши, любимого места пребывания кота Григория. По случаю теплой ночи створки окон были открыты, так что лай «шантажируемой» овчарки и шипение «шантажиста» кота эхом гуляли по каждой палате внутренней стороны госпиталя. Естественно, больные теряли сон, а через несколько минут и терпение. Однако среди больных из поколения в поколение передавалась устная инструкция по прекращению этого кошмара. Кто-нибудь из больных вставал, шел к холодильнику, доставал свою колбасу с явными признаками пребывания ее в коптильной камере, отрезал от неё кусочек весом примерно семьдесят пять – сто граммов, а затем со словами: «Гриша, возьми и успокойся», – кидал её на крышу в сторону этого кота–вымогателя. Расстояние до крыши было небольшое – метров восемнадцать – двадцать, поэтому посылка с колбасой чаще всего достигала цели. Гриша подходил к этому «подарку с небес», осторожно брал его в зубы и спускался к себе в пищеблок. Овчарка же с чувством выполненного служебного долга уходила и продолжала нести сторожевую службу в обычном режиме. Наступала тишина. В эту ночь и в последующие две-три ночи Гришина душа не жаждала больше развлечений, но вот проходило время и, при наличии хорошей погоды, «процесс» повторялся. Большинство больных госпиталя были сведущи в юриспруденции, поэтому считали,