раз светила нам в окно. Моя пьяная бабушка была уже на Марсе. Момент был ярким, но это меня не особенно впечатлило. В моем мире я уже исследовал всю Вселенную, и меня удивляло лишь, что по Луне только ходят.
Потом, однажды, мама объявилась вновь, так же неожиданно, как исчезла, и мы вернулись в Париж.
– 4 –
Мое пребывание в Аньере длилось всего несколько месяцев. Позднее я узнал, что мама была беременна. Отец хотел сохранить ребенка, а она – от него избавиться. Мама и так уже настрадалась с выкидышем, и ей не хотелось этот опыт повторять. Как обычно, спор закончился рукоприкладством, и мама оказалась в больнице с переломанными ребрами, изуродованным лицом и вспоротым животом. Вопрос о том, чтобы сохранить ребенка, больше не стоял.
После своего пребывания в Аньере я пообещал себе две вещи: никогда не поднимать руку на женщину и никогда не прикасаться к алкоголю. Сейчас мне шестьдесят, и я свое слово сдержал.
Мы вернулись на Севастопольский бульвар и жили в комнате площадью восемь квадратных метров. Ничего общего с огромной квартирой дедушки и бабушки на втором этаже. Наша комната для горничной располагалась на седьмом, последнем. У комнаты было два окна, на высоте моего роста. Они выходили на север, и крошечный балкон служил нам холодильником. Вдали, между двух зданий, можно было видеть краешек Эйфелевой башни.
Направо был оштукатуренный камин, увенчанный красивой дубовой балкой с глубокими бороздами; в своих воображаемых приключениях я часто укрывал за ней индейцев.
За ширмой слева скрывалась кухня, которой служила электрическая плита, установленная на деревянной доске. Над ней была небольшая антресоль, похожая на кепку, венчавшую кухню. Там стояла моя кровать. Я забирался туда по деревянной лестнице. Мама повесила занавеску, которую я мог задернуть, чтобы свет мне не мешал.
У нас не было ванной. Вода была на лестнице, а туалет по-турецки – с дыркой – в самом конце длинного коридора. Всякий раз, когда шел в туалет, я испытывал смятение: в коридоре было темно и грязно, и никого из соседей я не знал. В доме слышался какой-то странный шум, и я всегда боялся неприятных встреч: с крысами или волками… Вода на лестнице была только холодная. Чтобы умыться, нужно было наполнить кастрюлю водой и поставить ее греться.
Теперь у меня были два плюшевых медведя, большой и маленький. Большого звали Бадижон. У него на спине была деревянная дощечка, на которую я мог повесить себе одежду на завтра. Мне подарили его на Рождество – бабушка Маргарита, полагаю. Второго звали Пушок.
Я не знаю, где был в это время мой отец. Вечером я должен был переодеться в пижаму к ужину. Бифштекс рубленый с яйцом и немного пюре. Таким был мой ужин каждые два дня. После ужина мне разрешалось смотреть по маленькому старому черно-белому телевизору вечернюю передачу для малышей. Николя и Примпренелю повезло, что их было двое[12]. Звук был отвратительный, но я никогда не забуду песенку, что звучала в титрах, и звезды, которые продавец песка бросал в