Это не было его призванием. Он был автогонщиком. И происходил из буржуазной семьи, как и Кэти.
Оба мои родителя, израненные и уставшие, явно стремились к лучшей, более спокойной семейной жизни; к созданию новой семьи, в которой конкретно мне места не нашлось.
Мой отец ошивался в баре с Кэти, Франсуа ел блины у моей матери, ну а я изнывал от тоски на уроках. Напряжение все росло.
Каждую ночь все три ночных клуба посылали людей расклеивать свои афиши прямо на афиши конкурентов. «Игла» продавала билеты на вечеринку «Лови удачу», «Овчарня» зазывала на кабаре, а «400 выстрелов» объявили о «пенной вечеринке». Клубы объявили друг другу войну. Настоящий вестерн. «Хороший, плохой, злой»[14]или скорее «Отец, любовник и кузен». Полагаю, что именно с того времени мне не нравятся ни ночные клубы, ни вестерны.
Однажды вечером отец устроил «пиратскую» вечеринку и по случаю переоделся. На нем были сорочка с жабо, бандана, черная повязка на глазу и красный матерчатый пояс, за который он заткнул пластмассовую саблю. Шварценеггер в роли Джека Воробья.
Конкуренты несли убытки, потому что в «Игле» в тот вечер не было никаких событий, а в «400 выстрелах» устроили простую вечеринку с блинами. Вся публика с бульвара собралась в клубе у отца.
Когда вечер был в самом разгаре, алкоголь лился рекой и был полный успех, к отцу подошел один из клиентов, чтобы его поздравить.
– Слушай, у тебя просто бешеный успех, у твоей пиратской вечеринки! – гаркнул он, перекрикивая музыку.
– Спасибо, – ответил отец.
Клиенту следовало на том и остановиться, но такова уж человеческая природа: он не смог удержаться и добавил:
– С другой стороны, как так получилось, что твоя жена напекла блинов для конкурентов?
Мой отец из тех, у кого кровь вскипает практически мгновенно. Таким было все его поколение. Он оставил «Овчарню» и прямо в костюме пирата отправился по заснеженному городу в «400 выстрелов». Оказавшись перед клубом, он для начала одним ударом вырубил вышибалу. Войдя в заведение, отец наткнулся на трех партнеров-совладельцев. О голову первого он разбил бутылку, а второму прямым в челюсть он эту челюсть сломал. Моя мать в дальнем конце зала со сковородкой в каждой руке, оцепенев, смотрела, как к ней приближалось это цунами.
Франсуа, увидев двух своих поверженных партнеров и прислушавшись к голосу своего мужества, скрылся через заднюю дверь. Отец, достигнув стойки, одним жестом смахнул с нее блины и наградил мою мать мощной оплеухой.
Так закончилась блинная вечеринка. Музыка смолкла, и посетители спешно покинули заведение. Мать сопротивлялась, оскорбляла отца и отказывалась следовать за ним, но ему было плевать. Он схватил ее за волосы, выволок на снег и потащил обратно в «Овчарню».
Им пора было расстаться.
Но напряжение ощущалось не только между ними.
Оно было во всей стране. Это был 1968 год. С наступлением весны вспыхнул весь Париж, и мать увезла меня на несколько недель