тревога перерастает в панику, быстрым шагом направляюсь к остановке. Не первый раз представляю картину: во дворе урчит мотором машина с красным крестом, и дюжие санитары выводят из подъезда моего Кая. Тот дергается, выкрикивая нелепости и привлекая внимание соседей. Перед посадкой в машину удается вырваться, после чего за человеком в засаленном халате гоняются по двору. Человек перепрыгивает детские качели, прячется за деревянной горкой, потом пытается залезть под скамейку. И кричит при этом в голос! Все население пятиэтажки уже торчит в окнах, с азартом, как зрители на гладиаторских боях, наблюдая за погоней. Ату его, психа, мешающего спокойно жить! Наконец беглеца выуживают из-под скамейки, он исчезает в недрах машины, но зрители не покидают зрительских мест. Тут ведь я, тоже виновный! Остракизму подвергнуть того, кто покрывает невменяемого! Выкинуть к чертовой матери из нашего кондоминимума!
Игра воображения спровоцирована воспоминанием из времени, когда жил на Победе с родителями. У нас была соседка, жена замдиректора камвольного комбината, большого любителя женских прелестей. Муж ходил налево, неработающая супруга пила и допилась до психического расстройства, так что за ней приехали из Пироговки. Были санитары, беготня по двору, причем одета строптивая пациентка была именно в халат. В процессе борьбы халат сорвали, в машину ее засовывали в одних трусах розового цвета. Грязные розовые трусы и дикий ор, заставивший высунуться из окон половину двора, впечатались в мозг навсегда, потому и спешу к остановке. Стою пять минут, десять, автобуса нет, и я наискосок через парк бегу домой.
Скорой во дворе не видно, что уже хорошо. Через ступеньку скачу по лестничным маршам, с третьего раза попадаю ключом в замочную скважину, вот я и дома. В квартире тихо. С бьющимся сердцем прохожу на цыпочках к дверям его комнаты, пребывая в надежде на то, что Кай еще дрыхнет (желтенькие таблетки ко всему прочему обладают седативным эффектом, и они для меня – тот длинный поводок, что позволяет отлучаться из дома-тюрьмы по своим надобностям). Слегка приоткрываю дверь, чтобы в щелку увидеть: кровать пуста. Тогда дверь нараспашку, и вот картина маслом: Кай сидит за столом, обложившись бумагами, и что-то вычерчивает карандашом.
– Чем занят? – вопрошаю, успокаиваясь. (В ответ – молчание.) – Я, по-моему, тебя спрашиваю!
А тот и ухом не ведет, погруженный в непонятное занятие. Наконец поворачивает ко мне голову:
– Я делаю гороскоп.
– Ах, вот оно что…
– Посмертный, – уточняют после паузы. (О, черт! Не успеешь прийти в себя, тут же новый сюрприз!)
– Не понял… – говорю растерянно, – что значит – посмертный гороскоп?!
Следует очередное усталое объяснение, мол, после физической смерти субстанция, что остается жить, получает свою судьбу. Каковую можно угадать так же, как судьбу посюстороннюю. Понятно, что хуматонам такого не дано, но люди с большой буквы вполне могут заглянуть в это гипотетическое будущее…
– И где же изволит пребывать твоя