с зачехлённой гитарой. Я тоже. Кажется, в тот период мы без них вообще не выходили из дому.
Подсаживаюсь к Финну с Лерой и тут же выпиваю залпом всю водку. Запиваю «Колокольчиком». До сих пор не могу объяснить себе этот поступок. То есть почему я это сделал, может быть, и ясно: грусть-тоска, юношеский максимализм и тому подобное. Однако до сих пор остаётся загадкой, как в том нежном возрасте мне это удалось физически. Лера быстро всё поняла и ушла домой – она жила в соседнем подъезде. Финн уже был почти в таком же состоянии, в котором уже через минуту оказался я. Мы замерзали на лавочке в полвторого ночи, не могли с неё встать и орали на весь двор классной руководительницы дурными голосами.
– Серёга, пошли домой!
– Не могу, Финн. Кажется, я умираю! Ой, умираю…
– Ты не умираешь, ты просто бухой!
– Ну да бухой… Знаешь, почему? Потому что жизнь – сложная штука! Слышите, мать вашу?! Сложная!..
И тут же блюю на тротуар.
– Не, – говорю, закончив. – Домой мы уже не дойдем. Предлагаю спать в подъезде у классной.
Чтоб мне провалиться, если я тогда не был настроен серьёзно. Я действительно готов был коснуться дна, ещё даже не получив аттестат о среднем образовании.
– Безумие, – заключает Финн. – Мы идём домой!
Он встаёт с лавочки. Поднимает меня. Вешает мне гитару на спину. Обнявшись, начинаем движение через газон, с трудом перешагиваем через заграждения из покрашенных автомобильных покрышек. В окнах классной загорается свет. Или не в её?.. В любом случае, милицию кто-нибудь уже да вызвал. Сохраняя непредсказуемую траекторию движения, мы идём проторенной тропой через дворы, сквозь усталое постсоветское пространство. Постепенно идти становится легче.
Наконец мы достигаем ржавой решётки на улице Прохладной – места, где наши пути всегда расходятся. Сейчас Финн отправится прямо, в частный сектор, где вечно лают собаки, а летом пахнет абрикосом и шашлыком. Я же пройду сквозь вырванную с петлями дверь в ржавой решётке и через три минуты окажусь возле пятиэтажки, где родился и вырос. Там меня ждёт мама – она никогда не засыпает, если я гуляю. А если и засыпает, то просыпается от малейшего шороха, даже когда я прокрадываюсь в квартиру бесшумно, словно пьяный вусмерть ниндзя. Зная, что мама сейчас проснётся и выйдет ко мне, я поскорее разуваюсь и бегу в свою комнату. Нужно раздеться и лечь спать, прежде чем она увидит меня в таком состоянии. Снимаю штаны, и что-то выпадает у меня из кармана. Это та злосчастная пачка «Имперского Стиля». За дверью уже слышны мамины шаги. Пинаю сигареты в дальний угол комнаты, в то же мгновение дверь открывается.
– Ясно, – говорит мама, посмотрев на меня лишь секунду. – Завтра поговорим.
Кстати, я давно уже не курю. Наверное, потому, что никто не запрещает.
Моя мама обладает феноменальными дедуктивными способностями. Ей достаточно лишь посмотреть на меня, чтобы определить, насколько я пьян по шкале от одного до десяти, с кем я пил, кого провожал домой, целовался ли. Быть может, оттого я и взял дурную привычку ничего ей не рассказывать про свою жизнь.
Однажды,