этого самого мира и, чёрт знает, о чём ещё, потому что Амелия терпеть не могла читать латынь, хотя иногда использовала крылатые выражения в своих спорах с Магдаленой, мысленно торжествуя, если нянька не могла их наскоро перевести.
Когда одновременно разбились два больших окна в главном зале и в общей столовой замка, весь штат прислуги бросился устранять причинённый природой ущерб. Амелия слышала споры и ругань с первого этажа, затем к многочисленным голосам присоединился и голос няни. Можно было ненадолго бросить учебник и забыть про католические замашки Магдалены.
Проходя по коридору, Амелия трогала бесчисленные полотна на стенах, двигала рамы картин, чтобы висели криво, переставляла на постаментах фигурки и сувениры из путешествий Джеймса, которыми он заполнил весь замок. Дверь хозяйской спальни оказалась приоткрыта, и девочка осторожно заглянула в комнату. Здесь, на постели из пуховых подушек, как призрак на бежевых одеялах, лежала графиня Гилли. За этот год они встретились один на один всего раз пять, не более. И каждый раз на лице этой немолодой увядающей женщины возникало жестокое презрение. Зависть клокотала в ней, так что инстинктивно Амелия это чувствовала. Все относились к девочке благосклонно, особенно нежно вёл себя дядя, к которому она успела привыкнуть. Но эта женщина, похожая на живой труп старухи, никогда не приветствовала её, не любила, и однажды для себя Амелия решила, что ненависть эта навсегда останется взаимной.
Она желала бы никогда с нею не встречаться, просто притвориться, что её не существует. Но в ту ночь Амелия осталась один на один со своей ненавистью. Когда графиня приподняла костлявую руку с постели и словно поманила её к себе, девочка отчего-то послушалась. Она приблизилась к постели. Во всей спальне горела единственная свеча у самого изголовья кровати.
Амелия глядела на женщину сверху. Так пристально она ещё никогда её не рассматривала. Волосы были редкие и сухие, под бледной кожей выступали вены, а глаза уже совсем потеряли свой былой цвет. Когда Амелия поняла, что не ощущает ничего, кроме отвращения, было уже поздно. Некуда отступать.
– Когда ты здесь появилась, он будто бы расцвел, – заговорила графиня Гилли, чуть наклонив голову в сторону ребёнка. – Я не дала ему детей, не дала счастья… Но он слишком благородный и правильный, чтобы избавиться от меня самостоятельно. Лучше бы он убил меня.
Девочка просто стояла рядом и молчала, пока женщина с трудом произносила слова:
– Я тебе так завидовала… ненавидела тебя… думала, что ты украла его у меня. Ты молодая… здоровая… и он любит тебя, – голос её сорвался на кашель, но вскоре и это прекратилось. – А что остаётся мне? Ты видишь, кто я теперь, и что со мной будет?
Амелия лишь скосила взгляд в сторону, оглядела постель, не сказала ни слова.
– В тебе он нашёл своё дитя. Даже своего проклятого брата нашёл… Но Бог им судья! Я так больше не могу. Не могу ощущать эту ненависть… Я хочу уйти в покое, понимаешь? Прими мою исповедь. Только