погода для бега. Прочно закрепив наушники, смотрю на время. 8.17 утра. В две минуты десятого все будет кончено, и я кое-чего добьюсь.
Всего через шесть минут бега я чувствую себя жалкой. Попытка подстроиться под ритм музыки привела лишь к тому, что у меня огнем обожгло легкие. Абсолютно все мне кажется неудобным. Мешковатые спортивные штаны раздражают бедра, а грудь неприятно трясется, потому что я не подумала сменить нижнее белье.
Определенно стоит заказать спортивный лифчик, если я планирую заниматься.
Я замедляюсь. В музыку теперь не попадаю, зато движения кажутся более естественными. Обещание заниматься сорок пять минут дано, и я собираюсь его выполнить, черт подери. Даже если мой наряд отстой, а музыка не подходит.
На восемнадцатой минуте мне нехорошо. Я дышу с большим трудом.
На девятнадцатой хочется лечь и умереть. В правом боку постоянно колет.
Двадцать минут. Я останавливаюсь и наклоняюсь, уперев ладони в колени. Дыхание довольно быстро выравнивается, и боль исчезает. Выпрямляюсь, кладу руки на пояс и оцениваю маршрут пробежки. Поросшая травой тропинка приведет меня к озеру. Хорошее место назначения? Возможно. Но я чувствую себя очень неуверенно. И тогда понимаю, что останавливает меня не отсутствие уверенности. Все дело в душевной тоске. Гребаная душевная тоска. Нелепая, но отчетливая. Сегодня, без Криса, будет очень одиноко на том каменистом побережье.
Двадцать первая минута. Решаю изменить маршрут. Если я не собираюсь бегать, так хоть прогуляюсь.
Поэтому следующие восемь минут я твердо шагаю, мысленно прокладывая круговой маршрут обратно в общежитие. Дышать тяжело, хочется отвлечься, и я вспоминаю о советах уйти в себя, поразмышлять. Я пытаюсь расслабиться и посмотреть, что получится.
Пока сердце колотится, а ноги подкашиваются, я мысленно пролистываю историю своей жизни. Образы быстро проносятся перед глазами. Я сажусь в школьный автобус, а мама бежит, смеясь и отчаянно размахивая коробкой с моим обедом. Отец готовит меня к вступительным экзаменам, показывая за завтраком карточки с заданиями. Боже, все воспоминания связаны с родителями, а потому каждое сопровождается горем.
Мысли переносятся к Энни, маминой лучшей подруге, которая боролась со страховой компанией, пытавшейся откупиться от меня и Джеймса ничтожной суммой. Я понятия не имею, стал бы даже адвокат так скандалить, как это делала Энни. Она позаботилась о высшем образовании для моего брата, и чтобы все расходы были оплачены. Тогда я сказала ей, что мне плевать на мои деньги. Но Энни считала, что мы оба пережили более чем достаточно.
Энни. Мысли о ней причиняют боль, потому что эти отношения я тоже испортила. Она единственная, кто не отвернулся от нас с Джеймсом, когда умерли родители. Именно Энни отправилась в аэропорт О’Хара в ночной рубашке, прилетела из Чикаго в Бостон, а затем проехала более трех часов, чтобы найти нас в больнице в штате Мэн. Именно Энни отвезла нас с Джеймсом обратно в родной дом в Массачусетсе. Хотя после смерти родителей он больше не казался мне родным. Она организовала