то по делу.
Лет пять назад один очень галантный поэт с томным взором и манерами аристократа красиво, не торопя события, ухаживал за Анечкой, делая вид, что не знает, с кем имеет дело. Он читал ей свои глубокие и красивые стихи, дарил настоящие живые цветы. Восхищался тонким литературным вкусом собеседницы и не менее тонкой талией. После трёх месяцев знакомства Анна уже совсем было поверила в его бесконечную и неземную любовь, тем более, что Старобогатов, видимо, не пытался её удержать, если не зная, то уж точно догадываясь о новой влюбленности своей помощницы.
Трудно было не догадаться, если честно. Анечка сменила и прическу, и гардероб. Вместо длинных русых волос обзавелась модной тогда двухцветной стрижкой. Новые наряды ее настолько откровенно подчеркивали воспеваемые поэтом достоинства фигуры, что от количества мужского внимания вполне определенного свойства ей стало даже не по себе.
Тогда же «узнав случайно», что предмет его обожания – личный секретарь Архонта, влюблённый поэт вкрадчиво попросил замолвить словечко за своё творчество. Анна не раздумывая воспользовалась служебным положением. Во время встречи с поэтом Старобогатов попросил её принести свое расписание. Анечки не было в комнате не больше минуты, но в дверях она столкнулась со взъерошенным существом с дрожащими губами, в котором с трудом угадывался её галантный кавалер. Скомкано извинившись, ухажер удалился. А через пару невнятных бесед исчез навсегда, так ничего и не объяснив.
Обратив своё недоумение в гнев на начальство, Анна Юрьевна заявила, что обидеть поэта может каждый, что сводить счеты с человеком, пользуясь своим положением и оскорбляя его творчество только за то, что им обоим нравится одна женщина – низость. И только тогда Архонт молча положил перед ней старинную потрепанную книгу Ивана Козлова, где обнаружилась большая часть лирики поэта с томным взором. На вопрос Анны, почему он не объяснился сразу, Старобогатов попросил разрешения не отвечать, по крайней мере, сразу. Если будет актуально месяца через три – обещал объясниться. И снова угадал. Книгу она прочла, всплакнула над историей жизни слепого поэта – настоящего автора поразивших её сердце стихов, и уже сама не хотела бы тратить время на разговоры о случившемся.
Вообще же литераторам Константин Игоревич, можно сказать, благоволил, даже если заимствование формы изложения в их творчестве было очевидным. К содержанию тоже не имел обыкновения строго придираться. Прочитывал всё, что приносили, запоминал многое, и если в произведении обнаруживалась хотя бы малая часть собственного творчества автора, Архонт наделял его советами насчет обогащения языка изложения, подкидывал темы и повороты сюжета, которые, казалось, возникали у него на лету и отпускал окрыленным. Только совсем откровенным плагиаторам в молчании и с брезгливым видом демонстрировался первоисточник.
Он искренне полагал, что тот, кто хоть немного задумывается над тем, что пишет, волей-неволей думает и перед тем, как