на ворот моей рубашки с тоской сироты, мечтающего о ласке. Ее глаза цвета нефрита с золотистыми крапинками широко открыты, в них застыла неуверенность. Она нервно теребит руки, ее плечи опущены.
– Здравствуй. Алекса? – спрашиваю я, бросая взгляд на серебристые часы на стене.
– Да. Здравствуйте.
– Ты пришла чуть раньше, – говорю я, – но все равно входи.
«Границы», – напоминаю я себе. Для установления доверия очень важно жестко соблюдать границы. По мнению некоторых практикующих врачей, какие-то пять минут погоды не сделают, но по опыту я знаю: строгие рамки обеспечивают безопасность пациенту – да и психиатру тоже. Я открываю дверь, ожидая, что она пройдет. Она не проходит. Я поворачиваюсь. Она стоит на месте.
Замерев в массивном дверном проеме, она кажется маленькой для своего возраста – ей за двадцать. Короткое красное платье подошло бы девочке не старше десяти. Мы молча стоим, а она оглядывается – не знаю, что она там ищет.
Она опять устремляет взгляд на мой ворот.
Легкий кашель.
– Может быть, ты пройдешь в кабинет? – спрашиваю я.
– Да, извините, – говорит она, одергивая платье.
Стандартная практика предполагает, что ведущим является пациент; это он инициирует диалог, раскрывая и обсуждая то, что в настоящий момент у него на уме. Однако с новыми пациентами я склонен пересаживаться на водительское место. И брать в свои руки терапевтические вожжи. Я применяю что-нибудь очень простое: представляюсь или задаю вопрос о причине, вынудившей их обратиться за лечением. Слезы льются иногда перед тем, как задаются вопросы, и всегда, когда я сажусь на свое место и позволяю чувствам пациента вздохнуть свободно. Здесь нет никаких жестких правил, но я считаю, что это помогает получить хоть какое-то представление о человеке, прежде чем сделать следующий шаг. Сегодня я жду.
Алекса ловит мой взгляд, одергивает платье и выпрямляется. Ее осанка неожиданно становится прямой, а вся она – напряженной и сосредоточенной.
– Я хочу возобновить лечение, – начинает она.
– А ты прекращала?
– Он ушел на пенсию.
– А.
– Я посещала его дважды в неделю в течение четырех лет. Думаю, мы добились немалого. Но потом Джозеф – доктор Эпплбаум – ушел на пенсию. Уехал из Лондона, чтобы больше времени проводить с семьей. У него есть внуки. Он был старым.
– Полагаю, это было тяжело, распрощаться с ним.
– Да. Это…
Я чувствую ее волнение, замечаю, что она замолчала на полуслове. Что у нее приоткрыты губы.
– Это было?.. – подбадриваю ее я.
– Это было тяжело. Болезненно. Я страшно по нему скучала.
Я сажусь чуть боком, опираясь на один подлокотник. Я должен соответствовать образу психиатра: нога на ногу, слабая улыбка, глубокая задумчивость. Между нами стоит коробка с бумажными салфетками.
Она теребит прядь длинных каштановых волос, улыбается, затем передает мне заполненные