пристраивает поющий про Катылхан планшет на пенек, подходит к Туманову, осторожно забирает кисточку, кидает в банку.
– Я в курсе, Всеволод Алексеевич. Поверьте, уж я точно в курсе. Мне просто всегда было интересно. У вас есть песня про Ростов-на-Дону, про Набережные Челны, про каждую деревню Подмосковья. Про Москву не говорю, это ваш город, там на целый альбом наберется. Но остальное? Даже про Николаев есть. Теперь вот Катылхан нашелся. А сколько еще найдется.
– Саша, это была моя работа. Я должен за нее оправдываться, что ли? Мне приносили, а чаще присылали ноты и слова, переводили гонорар, я записывал песню и отсылал запись. Они потом ставили ее на своих городских праздниках и радовались. Это все ваши интернеты, пропади они совсем! Сами раскапываете, что не надо, потом возмущаетесь.
Обиделся. Но Сашка не испытывает угрызений совести. Так его заводить можно. Отчитывать за скамейку и отбирать краску нельзя. А поспорить про творчество – святое дело.
– Я не возмущаюсь, Всеволод Алексеевич. Мне любопытно. Как у вас так получалось? Искренно, проникновенно! Вы правда в том Катылхане были?
– Никогда в жизни. Хотя… В советское время мы так колесили, что я мог и не запомнить.
– Однако запись сделана относительно недавно.
Она хорошо различает оттенки его голоса по годам. К его неудовольствию. Он предпочитает думать, что пел всю жизнь одинаково хорошо. Ага, и в одной тональности, и в двадцать, и в шестьдесят. Сказочник.
– Саш, ну какая разница, Катылхан, Самара или Мичуринск? Или Москва. Это все песни о нашей Родине. Поешь про Катылхан, а представляешь Марьину Рощу, в которой вырос. Родные дворы, в которых коленки об заборы обдирал, друзей, которых уже в живых нет никого. И поешь. И все нужные оттенки в голосе сами появляются. В том и заключается суть профессии. А вовсе не в том, какую ноту ты вытягиваешь и насколько чисто. Молодые этого и не понимают, кстати. Копируют внешнее, нотки выпевают. А содержания ноль. Эмоционального содержания.
По молодому поколению проехался, понимает Сашка. Недавно по телевизору увидели, как какой-то хлыщ поет его песню. Мальчик все перенял: и репертуар, и манеру зачесывать волосы назад, укладывая их на гель, и даже характерный жест рукой. Главного не понял – о чем поет. Сашка тогда возмутилась, мол, авторские права, как они могли передать кому-то песню Туманова. На что Всеволод Алексеевич резонно заметил, что не пропадать же хорошей песне, если сам Туманов больше не поет. Ну передали, и что? Ну орет ее со сцены молодой и здоровый. Толку-то? Не видел этот мальчик салюта над Москвой девятого мая сорок пятого года. Не получал хлеб по карточкам. Не стоял над могилой матери в пять лет. Не выдаст он всех тех эмоций, которые через край хлестали у Туманова. Сколько бы октав ни вытягивал.
– Так что, Сашенька, и для заказных песен талант требуется, – сообщает Всеволод Алексеевич.
И, очевидно устав стоять, плюхается на скамейку. Свежевыкрашенную.
День не ладился с самого утра. С того момента, когда выяснилось, что он рабочий.
– Нужна ваша консультация, Александра