перчатку и гладит Брендона по щеке. От трупного запаха Брендона мутит, он судорожно сглатывает.
«Байрон, мне тяжело здесь», – жестикулирует он.
– Бедняга. Напоминает о том, каким ты был, да?
Брендон молчит, смотрит в стену. Байрон отступает в сторону, делает приглашающий жест:
– Иди сюда, ангел мой. Я расскажу тебе, что именно делала моя бабка с твоим телом. Встань рядом, я сказал! Смотри сюда! – Его тон резко меняется на спокойный и повествовательный: – Начнем с брюшной полости…
Три часа спустя Брендону разрешено покинуть лабораторию. Он медленно поднимается на второй этаж и не может отделаться от ощущения, что он сам только что поднялся с залитого кровью мраморного стола. Выпотрошенный, пустой, мертвее мертвого.
Раньше он говорил Байрону, что ему не нравится, что тот творит. Байрон улыбался, обнимал его и произносил покаянно, как в детстве: «Прости меня, мой ангел. Я больше так не буду». Баллантайну эти спектакли доставляли удовольствие. Прошло несколько лет, и вместо лживых извинений Брендон начал получать язвительные упреки в трусости. «Ангел мой, а не из бабской ли плоти тебя собрала Кэрол?»
Брендон запирает дверь в своей комнате, сдирает с себя одежду. Трупный запах мерещится ему всюду, от него хочется пятиться, бить себя по лицу, стараясь избавиться, как от морока. Брендон распахивает окно, задевает кипу листов, лежащую на подоконнике. Ветер врывается в комнату, швыряет в лицо исчерканные страницы с формулами и схемами. В воздухе наконец-то появляется другой запах: будет дождь.
Собрав листы, Брендон надевает резиновые перчатки, берет кувшин и осторожно умывается. Алистер заменил его железные суставы нержавеющими еще двадцать лет назад, но привычку беречь себя от влаги Брендон так и не поборол. Он набирает немного воды в рот – просто для того, чтобы помнить ее вкус; сплевывает. Набросив домашний халат, он ложится на жесткий диван. Сон не идет, но хочется забыться хоть ненадолго.
Он думает о Байроне. Пытается понять, как случилось, что из баловня и любимца родителей выросло чудовище. Хочет вспомнить тот момент, когда в характере любознательного и способного к естественным наукам мальчишки прорезались первые ростки жестокости.
Вспоминается иное.
Букет желтых ирисов в высоком стакане на столе. Теплые руки Абби, касающиеся его лица. Ее неторопливые движения, танец пальцев: «Б-р-е-н-д-о-н. Вот так твое имя будет на амслене. Назови теперь ты меня». Капли воды, сверкающие на плаще в свете фонарей. Абби – вот она, совсем близко – только протянуть руку и коснуться, ну не спеши же… «Не надо. Меня не поймут».
Брендон качает головой, отгоняя воспоминания. Сегодня они не успокаивают, а наоборот – будоражат, поднимают внутри волну холодного протеста. Нельзя. Байрон обязательно почувствует.
«Ты же любишь меня, мой ангел? А любящий не измышляет зла любимому. Это предательство. За такое наказывают».
Брендон со вздохом встает, закрывает окно и садится за массивный письменный стол. Поздно вечером,