об этом.
– Кажется, им наглядно показано, чего стоят их хозяева. Почему бы им не выпрямить спины и не взяться за оружие?
– На это тоже есть одна веская причина. Они не воины.
– Они рабы, и в этом вся штука! – центурион вспыхнул. – Рабы всегда перед кем-нибудь пресмыкаются. В этом их суть. И именно по этой причине им никогда не разогнуть своих согбенных спин.
– Тогда отчего они не пресмыкаются перед нами?
Центурион стиснул челюсти. Спор был нелеп и непонятен. Еще более нелепым был предмет спора. Впрочем, они и не спорили. Военачальник изливал избыток желчи, Фаст привычно отражал его словесные атаки. Советнику хотелось быть объективным – только и всего.
– Зачем же им пресмыкаться перед нами? Мы – пришлые, а они… Они хранят преданность старым хозяевам.
– Это можно назвать и другим словом. Например, верностью.
– Рабская преданность – и ничего больше! – запальчиво возразил центурион.
– Хорошо. Но если они преданы из чувства страха, стало быть, нас они не боятся. Ты это имеешь в виду?
– Я сказал то, что я сказал! Они – рабы, и этим все объяснено. Они не способны понять язык жестов, не понимают снисхождения и при всем при том со спокойствием взирают, как панцирные твари топчут их землю. Как можно относиться к тем, кто продает свою страну, своих богов, самих себя?!
– Если они спасают свою жизнь, можно ли рассудить, что они предают самих себя?
Центурион скрежетнул зубами. Философия не являлась его стихией. Техника владения мечом, стратегия и тактика – в этом он что-то понимал, в этом был силен. Яд же, таящийся в словах, змеиная гибкость фраз зачастую вызывали у него мутную головную боль. Словесные хитросплетения заводили в тупик без всякой надежды выпутаться. Но он не стыдился этого. Ораторы, политики, земледельцы – каждый на этой земле занимался своим делом – тем самым, ради которого был рожден. И постичь все за одну-единственную жизнь, овладеть всеми мирскими профессиями было изначально невозможно. Этот разговор он однако поддерживал по собственной инициативе. Значит был в том какой-то интерес, а возможно, в нем говорило элементарное мальчишеское упрямство. Последнее слово хотелось оставить за собой. Советник же такой возможности не давал.
– Спасение самого себя – это не спасение жизни, – медленно и, как ему казалось, рассудительно вымолвил он. – Это защита своей славы, своей чести.
– А если нет ни того, ни другого?
– Значит, и то и другое следует заработать. Трудом, подвигами, чем угодно.
– Но для этого надо сначала сохранить жизнь.
– Чем они и занимаются от рождения и до конца своих дней! – центурион фыркнул. – Пойми, Фаст, в этом и кроется главное отличие раба от свободного гражданина. Первый спасает жизнь всеми доступными ему средствами, последний всегда посвящает чему-либо.
– Хорошо.