понеслось огненной свечей, описывая над озером крутую дугу. Ослепительным шаром оно ударило в небесный разлом и грохочуще взорвалось. И тотчас, пронзив клубящийся хаос, черное копье погрузилось в середину озера. Пенной волной на берег хлынула вода, и, рассыпаясь в прах, стала исчезать зелень. С лопающимся треском лес проваливался в землю, хвоя вспыхивала, окутываясь облаком серебристого пепла. Головы у людей кружило. Появлялось жутковатое ощущение, что воинов возносит к летящим навстречу верхушкам. Содрогание почвы усилилось, мир перед глазами размазался, чудовищно перемешав цвета. Правое стало левым, а черное обратилось в белое. Слабое человеческое сознание не в состоянии было справиться со всем этим. Центурион без сил опустился на колени…
Озера больше не существовало. Отныне перед уцелевшими легионерами расстилалась унылая пашня. Где-то на горизонте топорщился елями убежавший от них лес, а сразу за полосой пашни, блеклыми мраморными изваяниями из отступающего тумана медленно прорастали грибовидные очертания крыш, кривые линии заборов, узкие коридорчики улиц.
***
Они расположились во дворе, возле самого высокого из зданий в деревне. Под раскидистым дубом, из отобранных у жителей деревеньки перин центуриону соорудили подобие ложа. Рядом, поверх таких же перин, раскинули походный шатер. Военачальник не собирался селиться в бревенчатых, мрачноватых избах. Они внушали ему тревогу, и здесь, на открытом воздухе, он чувствовал себя в большей безопасности. Одним взглядом с этого пригорка можно было окинуть всю деревню, окружающие ее пашни и поля, желтую, как песок, дорогу, зигзагом убегающую к далекой щетке леса.
Они сидели вдвоем с Фастом, лениво переговариваясь и наблюдая, как Солоний тщетно пытается допросить местного старейшину. Этого самого старейшину не пришлось искать, он заявился к ним сам – вполне добровольно, но, увы, проку от него не было пока никакого. Пухлый человечек, с птичьим хохолком надо лбом и аккуратной лысиной на макушке, упорно не понимал задаваемых вопросов. Беспрестанно кивая, он невпопад улыбался и что-то торопливо лопотал. Ни один из воинов не мог разобрать его речи. Но самое удивительное заключалось в том, что человек не понимал языка жестов. Лицо его кривилось и передергивалось, изображая попеременно собачью преданность и некую умиленную радость, маленькие, как у ребенка, ручки активно жестикулировали. Он не понимал легионеров, они не понимали его. Диалога не получалось, и у центуриона все чаще начинала появляться мысль, что они пытаются договориться с идиотом. Впрочем, разговора не выходило и с прочими жителями селения. Люди избегали легионеров, попрятавшись по домам и сарайчикам. Многие на потеху воинам пытались укрыться в травяных стогах. Это было и вовсе непонятно. Любой стог можно было поджечь малейшей искрой, но жители этого явно не сознавали. И никто из них по-прежнему не спешил благодарить их за уничтожение чудовищ, за свободу,