месяц, резала платья, если они вдруг переставали ей нравиться (только новые, еще ни разу не одетые, могли миновать такой участи), а фарфоровых кукол с диким упоением разбивала о стены. Когда одна из гувернанток, специально приглашенная из США парижским агентством, заявила, что девочку стоит сводить к психологу, и, возможно, не помешает давать ей успокоительное, месье Кевар сам разорвал контракт у нее перед носом.
– Только американцы могут видеть в любой детской активности, которая не вписывается в рамки «школа-телевизор-компьютерные-игры» повод приписывать транквилизаторы! – гневно заявил он дипломированной специалистке по воспитанию и обучению детей.
На что женщина гордо ответила, надменно запрокинув голову:
– Рада больше у вас не работать.
После этого агентство, поставлявшее новых «жертв» для его дочери отказалось с ним сотрудничать. Но месье Кевар ни чуть не жалел о своем поступке и в кресло психолога сажать дочь не собирался. Даже когда в тринадцать она сбежала с одноклассником-фотографом, чтобы стать моделью, он не сделал из этого трагедии. Лали оставила записку с кратким объяснением, что и почему собралась делать. Ответом на вопрос «почему?» было следующее:
«Дорогой папа, ты ведь знаешь, что школьные науки никогда меня не интересовали. Я исполняю все эти лишенные смысла и практической ценности задания только чтобы не огорчать тебя. Но, родной мой, я живу так уже слишком долго, поэтому позволь мне вдохнуть немного свободы и заняться тем, о чем я всегда мечтала».
Месье Кевару пришлось признать – он сам был виноват в побеге дочери. Когда Лали попросила разрешения пойти в школу моделей, что он сделал? Нет-нет, не сразу же отказал, а вдался в долгие и занудные разъяснения о том, почему он не хочет, чтобы его дочь становилась одной из «этих». Ведь «эти» были для него искаженными формами женщин, не несущих миру ничего полезного. Лали внимательно выслушала его тогда, не переча ни единому слову. Тема казалась исчерпанной и больше не всплывала ни в одном разговоре. А потом он просто нашел дома вместо дочери листок розовой бумаги, исписанный ее торопливым крупным почерком. Конечно же, он немедленно бросился на поиски своего ребенка, объединив усилия с родителями ее одноклассника – юного фотографа Ари. Тем не менее, даже поставив на уши всех знакомых лимьеров, целых пять дней они не могли разыскать своих детей в родном и, казалось бы, таком знакомом Париже.
Оказалось, Лали и Ари поселились в студии одного известного фотографа, который был наставником Ари. Этому мужчине не было никакого дела до законности проживания у него сбежавших из дому несовершеннолетних. Он ставил искусство превыше всего прочего, поэтому и решил помочь раскрыться двум юным талантам. Да, Лали он тоже считал талантом.
– Ты превосходная актриса! – говорил он ей, неустанно снимая ее в студии, на улицах Парижа, на набережной и обучая Ари всем тонкостям создания красивого