него волосатый живот!»
И уверяют
Что он занимается живописью
Этот весёлый дилетант,
Который гордо носит
Свою орденскую ленточку
У него есть эта маленькая ленточка,
Которая очень хорошо делает своё дело, и т. д.
В этом году он восхитителен. Путешествие в недрах Гран-Пале, вплоть до улицы Ришпанс, в галереях Бернгейма были славным эпизодом жизни нашего великого режиссёра изящных искусств, этого исторического деятеля.
Его окружали со всех сторон, все вокруг него теснились. Один из членов жюри вытащил бонбоньерку, второй – плевательницу, третий – носовой платок. На всём протяжении пути этот добрый самаритянин восклицал: «Я иду напролом как бык!».
Прибыв к Бернгейму, он стремительно направился к восхитительной картине Сезанна, к картине в красных тонах: портрету госпожи Сезанн. Фенеон остановил его, флегматично сообщив ему поразительную новость в двух словах.
Господин Журден направился тогда в сторону пейзажа. Он стремительно метнулся, как сумасшедший, бегом, ведь это полотно Сезанна было не просто картиной, это был пейзаж. Франц Журден бросился к нему, он исчез за горизонтом, потому что земля круглая. Молодой человек, нанятый Бернгеймом, он был спортсменом, вскричал: «Он собирается обежать земной шар!».
К счастью, там ничего не было. Показался возвращающийся Франц Журден, красный и задыхающийся. Он возник сначала как совсем маленькая фигура на фоне окружающего пейзажа, и, приближаясь, увеличился в размерах.
Он прибыл, довольно-таки смущённый, вытирая лоб: «Чёрт возьми этого Сезанна! – бормотал он, – Чёрт возьми этого Сезанна!».
Он остановился напротив двух картин, на одной из них были изображены яблоки, а на другой старик:
– Господа, я бросаю вызов тем, кто говорит, что это не восхитительно!
– Я так говорю, месье, – ответил Руо, – эта рука – самая настоящая культя!
И Франц Журден должен был замолчать, потому что это действительно было слабое место картины. Для него ценность картины свелась к вопросу: похожа ли рука на ней на культю или не похожа. Напрасно старался он что-нибудь сказать или что-нибудь сделать, он не смог выйти из сложного положения, связанного с культёй. Но когда на протяжении двадцати лет только и занимались тем, что восхищались Сезанном, нельзя признать, что это делали по какой-то непонятной причине.
Среди дюжины Сезаннов у Бернгейма, была ваза для фруктов, скрученная, перекошенная и кривая. Господин Журден сделал оговорку. Как правило, вазы для фруктов стоят прямее, и лучше выглядят. И господин Бернгейм, с любезностью человека, который посещает самые высокие круги общества империи, взял на себя труд защитить несчастную вазу для фруктов:
– Вероятно, ваза стояла слева от Сезанна. Он смотрел на эту вазу для фруктов под углом.
Встаньте же слева от стола, господин Франц Журден… Как здесь… Теперь, прищурьте глаз… Не правда ли, так картину можно довольно хорошо объяснить? …Стало быть, ошибки быть не может.
Возвращаясь из недр Гран-Пале, господин Франц Журден размышлял, его сморщенный лоб говорил о заботах,