к дороге, но тот умер раньше, чем появился кучер с деревенским кузнецом. Коляску починили, к ночи мистер Пэлхем возвратился в Навплион мертвым.
Умирая, он попросил жену не увозить его тело в Англию, а похоронить в земле Эллады. Так сказала мне Сюзи, но я ей не верю. Думаю, она испугалась не столько неизбежных при перевозке тела хлопот с бальзамированием, сколько необходимости месяц пробыть рядом с покойником, которому изменяла. Как многим, ей, видимо, казалось, что после смерти человеку становится известно то, чего при жизни он знать не мог. В этом случае ей было чего бояться.
За неимением англиканского кладбища мы закопали мистера Пэлхема на католическом, под мрачными кипарисами, в окружении венецианцев, владевших некогда этой землей. Я взял на себя все связанные с похоронами заботы, Сюзи – все расходы.
С кладбища поехали в гостиницу. Прежде Сюзи называла ее словом хан, не подозревая, что оно заимствовано греками у турок, но теперь все греческие слова, которые она старательно заучивала и щеголяла ими в разговоре со мной, исчезли из ее словаря.
Поминальный стол был накрыт на двоих. Я отдал Сюзи документ о кончине мистера Пэлхема, добытый мной в Министерстве внутренних дел, чтобы в Англии ей было что предъявить мужниной родне, но благодарности не дождался. Всё, что я делал для нее, она воспринимала как должное.
Мы выпили по бокалу вина, и Сюзи задала мне вопрос, которого я давно от нее ждал: “Почему Ангелос убил аиста?”
“Ему не понравилось, что ты им восхищаешься”, – ответил я.
Она заинтересовалась: “Вот как? Приревновал меня к аисту?”
“Нет, – разочаровал я ее, – просто греки недолюбливают аистов, потому что турки относятся к ним с почтением. Якобы аист каждый вечер призывает их вознести хвалу Аллаху. На закате он поднимает голову к небу и начинает громко щелкать клювом. Постучит-постучит, перестанет, опустит голову, подождет, снова поднимет и снова застучит. Точь-в-точь как муэдзин, сзывающий правоверных на вечернюю молитву”.
“И за это Ангелос его застрелил?” – усомнилась Сюзи.
Я объяснил, что, когда воюют не один монарх с другим, а народ с народом и религия с религией, эта война возвращает человека в первобытное состояние. В те времена каждое племя имело своего бога в образе какого-то зверя или птицы, и воины одного племени охотились на покровителей другого, чтобы лишить врага его защиты.
Сюзи с раздражением прервала меня, сказав, что Ангелос убил не только аиста.
“Еще и жену, – не удержался я. – Твой муж знал, с кем имеет дело. Не надо было бить его тростью. Греки – гордый народ”.
“Ненавижу этих дикарей!” – вырвалось у нее.
“Вообрази себе человека, – предложил я ей, одолев искушение напомнить, как она восхищалась их близостью к природе, – который всю жизнь был скован по рукам и ногам и внезапно освободился от цепей. В первую секунду собственные члены кажутся ему необычайно легкими, с непривычки он совершает ими дикие движения.