Вначале была любовь. Философско-исторический роман по канве событий Холокоста. Том I
не было – были манипуляции, цинизм, лабиринты самой разной и изощренной лжи, играющие разными цветами и похожие на паутину нити необходимости. Во всех этих давних переживаниях и мыслях, устоявшихся внутренних позициях, Войцех был поражен и заинтересован Магдаленой принципиально, причем именно в ушлом, дотошном своем познании вещей, неискоренимом как жизненная привычка, никогда его не оставляющем, и зачастую не дающем в нем проступить чему-то собственно личному. Самый первый взгляд и честность суждений побуждали Войцеха признать, что пианистка Магдалена Збигневска обладала и той, и другой красотой – ее фигура, пусть даже скрытая парадным платьем, бархатистость ее налитой жизнью и кремовостью кожи, заставляли задерживать вдох, а совершенство черт лица и вправду уподобляло ее дамам или «мадоннам» с возрожденческих полотен. Она была «способна» восхищать совершенно отвлеченное эстетическое чувство, и конечно – была способна вызвать могучее вожделение, однако – последнее его совершенно не интересовало, он сразу пробросил, отставил этот факт в сторону и пошел дальше к главному, к заинтриговавшему его ум. Ироничный к подобным побуждениям в себе, безжалостный к этой стороне собственного существа, он с презрительной иронией как правило смотрел на то, что пробуждало эти побуждения и норовило его на них как говориться «поймать», его смешила сама мысль, что после пройденного и пережитого им в жизни и внутри, это может быть для него значимым, определяющим его поступки и отношения, или может кем-то быть таковым сочтено. К восторгам плоти он с давних пор испытывал такое же отношение, какое может быть к красоте плоти к примеру у хирурга или врача-гериатра, хорошо знающих, что представляет собой эта плоть, и не имеющих иллюзий в отношении ни к ней, ни к тошным и вечным попыткам ее поэтизировать, ни к опьяненной ею стороне жизни. А что эта женщина представляет собой сутью? – этот вопрос неотвратимо становился, и ответ на него предвещал быть интересным, ибо талант, совершенство игры Магдалены, эмоциональная и художественная глубина исполнения, превращавшая музыку Шопена в то, чем она и была композитором написана – в экстатичную, проникновенную и трагическую исповедь, указывали на тот факт, что эта, своей красотой кажущаяся не реальной женщина, вместе с тем, похоже, таит в себе какие-то значительные, неординарные человеческие черты. Он близко еще не представлял себя в мыслях каким-то образом рядом с ней, в нем не зародилось еще даже само ощущение подобной возможности. Войцеху стало не на шутку интересно – неужели прекрасная пианистка являет собой редчайший случай иного, таит в себе настоящую и неординарную человеческую натуру, или лишь показалась ему личностью, глубоким и полным богатства опыта и чувств человеком, и он просто поддался удивительной иллюзии, магической власти красоты, будто сошедшей с портретов Позднего Ренессанса и Барокко?
Он –