коровьи глаза сестры, Райка пыталась её утешить, но выходило наоборот:
– Та шо ты торопишься? Гуляй, пока молодая. Вот нашла о чём плакать! Пользоваться надо! Такой рычаг Соломончика раскручивать. Скажи ему: «Доктор велел на Мёртвое море. Там соли лечебные». Пусть везёт! Потом скажешь, горным воздухом подышать надо, пусть в Альпы везёт, мир повидаешь, не то, что я – дальше бардака своего носу не казала.
– Тебе не понять. Я ребёночка хочу. Не будет ребёночка, Соломон меня бросит, а куда я теперь?
– Да зачем Соломону ещё дети? У него уже есть два оболтуса женатых, скоро и внуки подойдут. Думаешь, он не нанянчился? Зачем ему ссаные пелёнки на старости лет? Ему жена молодая, свеженькая, весёлая нужна. Ласкай его почаще, так и не бросит.
Соня в ответ рыдала еще горше:
– Так шо, ты думаешь, шо Соломону от меня дети не нужны? А – а – а – а! Вдруг он специально что-то делает, чтобы у нас детей не было?! А – а – а – а! Мама, шо мне делать?!
Соня, ревя в голос, падала в материнские объятия, а Райка, не преуспевшая в утешениях, спешила улизнуть, пока ей не досталось на орехи.
Но тут разразилась настоящая гроза. Вкусив жидкости «Бриллиант», помер чей-то – имеется в виду какого-то начальника – опустившийся сынок. Началось расследование и оказалось, что смертность среди тех, кто употребляет для опохмелки вышеозначенную жидкость, просто зашкаливает. Саньку посадили. А ретивое следствие продолжало рыть, и нарыло, что спирт, поставляемый для этой жидкости, ворованный. Посадили Соломона. Мрак опустился на семью Михельсонов. Растерянные Дуня и Лёвка бегали по знакомым, но их время ушло, их знакомые – мелкая сошка – уже давно сошли со сцены. Сёмка, у которого тоже рыльце было в пушку, боялся высовываться, сам ходил по краю, родители цыкали на него: «Куда тебе? Сиди тихо! А то, вообще, ехай куда-нибудь, затаись, а то и тебя загребут. Скажут: «А что это брат у Михельсона Александра Львовича поделывает? Чем занимается? А не проверить ли и его? И ведь проверят! Что делать, что делать?» Райка исчезла из дома. Дуня вся извелась, истощала, как скелет, днём и ночью доводила Лёвку, приглушенным голосом бормоча ему в ухо: «А Райка? Скрывается ведь. Слышь? Помнишь, какие деньжищи-то приносила? Прямо пачками мне совала, слухаешь – нет? Я-то, конечно, приберегла на чёрный день. Вот он и наступил, нате вам! Соломон ещё! Кого откупать-то? На всех не хватит!» – «Откупать! Тю! – передразнивал Лёвка, – но откупать, конечно, Саньку, эх, знать бы, кому дать, а то ведь и самим вляпаться можно. Просто так ведь не дашь, как же, целый Бухмин подписался под это дело, прогнуться хочет, нет, сейчас так просто и хабар не дашь. Кому совать-то? Кому? Как подходы найти? Я спрашивал, люди не в курсе. Тёмное дело. Да и много ли в чулок-то сховала?» – «Три миллиона». – «Это карбованцев, что ли?» – «Ну не долларов же!» – «Тю! И ты такие семечки кому хочешь сунуть? Глупая женщина! Ну кто ж хранит так деньги? Лучше б мы с тобой в кабак каждый