Что ты там бормочешь? Встань, прибери здесь и вали к своему папаше, – рычит она и вновь затягивается сигаретой.
– Ты ничего не знаешь и не понимаешь. Папа любит нас.
Она дергает меня за руку и, немного приподняв меня, шипит:
– Закрой свой поганый рот, щенок, и не смей больше упоминать этого подлеца в моём доме.
– Ты ничего не знаешь и не имеешь права его осуждать.
– Заткнись, – кричит мать, и её лицо наливается кровью.
– Ты же не была такой злой. Почему? Почему ты нас всех так ненавидишь?
– Я тебе ещё раз повторяю, закрой рот, сосунок.
– За что? За что ты так со мной? – слёзы стекают по моим красным щекам, и я практически уже рыдаю, пока она трясëт меня за руку, требуя заткнуться. – А может и правильно? Правильно, что он исчез, узнал, какая ты злая на самом деле и исчез. Я бы тоже исчез, если бы мог.
– Что? – заорала мать, – Что ты сказал?
– Я бы тоже хотел…
Она размахивается свободной рукой и со всей силой ударяет меня по левой щеке. Так сильно, что весь мир в моей голове превращается в взрыв. На мгновение он стал ярко красным облаком, каким оно бывает в закате перед дождливым днём, а затем мир стал абсолютной темнотой, словно все лампочки в мире и все звезды, и даже солнце погасли. Я падаю на пол, на секунду отключившись, а когда открываю глаза, я вижу красное от злости лицо матери. Она всё так же сидит на табурете возле стола с сигаретой в руке, смотрит на меня и медленно выговаривает слова.
– Не смей больше.
Пауза
– Никогда.
Пауза.
– Упоминать этого человека в моём доме.
Пауза
– Слышишь?
Я не отвечаю.
– Ты меня слышишь? – громче повторяет она.
Я киваю.
– Вот и договорились, – она встаëт из-за стола, стряхивает пепел с сигареты, – не забудь тут прибраться.
На улице еле слышно завывает Шарик, и мать, скорчив гримасу боли, шагает в сторону комнаты.
– Господи, скорее бы он уже сдох, – шипит она и, выйдя из кухни, закрывает за собой дверь.
Я лежу на полу, щека сильно горит, а руки щиплет от ссадин. Вокруг осколки от тарелки, ошмётки пюре и пепел от сигарет. Я лежу и понимаю, что я не смогу дождаться отца. Я не могу сделать вид, что мне всё равно. Я не готов жить настоящим и наслаждаться жизнью. Жить каждый день вот так – невозможно.
Когда люди обсуждают что-либо, вот что угодно, они рано или поздно начинают обсуждать моего отца, а я слушаю. Я слушаю и улыбаюсь, потому что знаю правду.
Ведь он сам мне всё рассказал.
В тот вечер мы сидели с ним в лодке прямо в центре нашего огромного озера. Поплавки неподвижно стояли на водной глади, вокруг плескалась рыба, а над головами летали птицы в поисках еды. Отец только недавно вернулся из ещё одного путешествия. Я жевал кукурузную лепёшку, смотрел на поплавки, пока отец рассказывал новые истории и описывал страны, в которых он побывал. Каждая новая история была ярче и богаче на события, чем предыдущая. Когда он закончил рассказ последней,