вопль возвестил об окончании тренировки, и мимо нас горохом посыпались стосковавшиеся по воде мальчишки. Как будто не из нее час назад вылезли.
– Пора мне, – вздохнула баба Степа, утирая трудовой пот, бисеринками застывший на удивительно высоком лбу. Ее съехавшая на затылок цветастая косынка сейчас больше напоминала бандану, чем деревенский головной убор. – Девкам платья нужно помочь справить. А то пятница ох как быстро наступит.
– А при чем тут пятница? – не поняла я.
– Так ведь бал у нас в пятницу. – Степанида Егоровна даже согбенную спину распрямила. – Телевидение приедет снимать. Коленька говорит – ЧП областного масштаба! А платья-та девки сами должны сшить. Вручную. Чуть не месяц шьют, а до сих пор у кого подол не обметан, у кого рукав не пришит. Иголку держать как следует, и то не умеют. Вот оно воспитание нонешнее…
Неожиданно потеряв ко мне всяческий интерес, Егоровна развернулась и, бормоча под нос анафему современной молодежи, засеменила к «девчачьей» избе. А я поплелась на берег и, устроившись на раскалившемся чуть не до бела песке, снова не спускала глаз с орущего громче всех Пашки.
– Ты еще дуешься? – Чинаров присел рядом и заглянул в душу удивительно светлыми глазами. Его фамильярное «ты» я пропустила мимо ушей и подчеркнуто вежливо ответила:
– Вам, Николай Сергеевич, за такие шутки руки-ноги надо поотрывать. А если бы у меня больное сердце было?
– Ну ладно, проехали. – Чинаров энергично отмахнулся. То ли от атаковавшего его слепня, то ли от меня. – Могу я возместить моральный ущерб? У нас тут, конечно, сухой закон, но у меня есть…
Его жест был однозначен. Но я в ответ только покачала начинающей подсыхать головой.
– На работе не употребляю. А насчет морального ущерба… Сейчас самый ходовой товар – информация. Ею и расплатитесь.
– Согласен, – неизвестно почему просиял Николай и даже игриво подмигнул. – Что конкретно вам рассказать, гражданин начальник?
– Все.
И он рассказала все. Так что я примерно представляла себе, как встали фигуры на доске в черно-белую чашечку. Хотя по большому счету мне это не нужно. Ведь еще максимум два дня – и Панфилов договорится с большим игорным боссом. А значит, меня здесь уже не будет.
Так по наивности я считала. Но шло время, а мой наниматель никак не мог связаться с господином Иловским. И беспокойные дни моей службы прибавлялись один за другим. Беспокойные потому, что непоседливый Пашка Панфилов все время куда-нибудь норовил улизнуть, вынуждая меня таскаться за ним хвостиком. Я почти физически ощущала, как стягивается вокруг бизнесмена узел невидимых тревожных нитей. Приезжая в лагерь, Панфилов с каждым днем становился все мрачнее. А утром в пятницу наступил день долгожданного бала, о котором мне за неделю прожужжали все уши и юные «пионеры» и их вожатый, и даже Зацепин с Егоровной.
Глубокий порез на руке превратился в багровый шрам, но все еще продолжал саднить. И что-то неуловимое саднило в душе,