они нам угрожали, но я был не в состоянии разобрать слов. Я шел как во сне и ни о чем не мог думать. Только одна мысль занимала мое сознание: пришел мой час, сейчас я погибну.
На подступах к деревне двое боевиков побежали вперед. «С нами остался всего один, а нас шестеро», – подумал я. Но у него был полуавтоматический пулемет, а поясом ему служил широкий патронташ. Оставшийся с нами конвоир выстроил нас в два ряда по три человека и велел заложить руки за голову, а потом наставил на нас дуло пулемета и через некоторое время крикнул: «Если хоть один сделает резкое движение, я убью всех. Старайтесь даже не дышать, а то это будет ваш последний вздох». Он засмеялся, и его смех гулким эхом отозвался в лесу. Мне оставалось только молиться о том, чтобы никто из ребят не спугнул его и не пытался даже почесаться. Затылок у меня взмок: я ожидал выстрела в любую минуту.
Когда мы пришли в деревню, выяснилось, что те двое собрали всех, кто оставался в поселении. Нас встречали человек пятнадцать, в основном юные мальчишки, но были и девчонки. Пришли и несколько взрослых. Нас выстроили перед всеми ними во дворе дома на окраине. Сразу за оградой начинались джунгли. Темнело, и чтобы всех было хорошо видно, вооруженные люди поставили большие фонари на ступы, в которых обычно толкли рис.
Так мы стояли под прицелом автоматов, но тут послышался скрип досок деревянного мостика, который вел к главным воротам деревни. Через него в это время переходил старик, недавно бежавший из Маттру Джонга. Самый молодой из повстанцев отправился к мостику и привел этого человека. Мужчине было около шестидесяти, но он казался совсем немощным. Лицо испещрили морщины, оно осунулось от голода и постоянного страха. Кто-то из бандитов толкнул его на землю, а потом направил на него дуло автомата и заставил подняться. Старику это удалось, хоть и с трудом. Колени у него дрожали. Повстанцы смеялись и заставили нас смеяться. Что нам оставалось делать, когда нам угрожал расстрел? Я громко хохотал, хотя в душе плакал. Я попытался напрячь руки и ноги, чтобы унять дрожь, но от этого они стали трястись еще сильнее. Так мы и стояли под прицелом и смотрели, как допрашивают пожилого человека.
– Почему ты покинул Маттру Джонг? – спросил один из боевиков, рассматривая штык и измеряя его размер пальцами. Затем он приставил лезвие к шее старика. – Идеальная длина, – прокомментировал он, проводя им в миллиметрах от шеи. – Ну, так что? Ты будешь отвечать на мой вопрос?
При этом на лбу у бандита вздулись вены, свирепые глаза налились кровью. Старик стоял ни жив ни мертв, судорожно моргая. До того, как началась война, никто и представить себе не мог, что юноша может так грубо говорить с пожилым человеком. Нас вырастили в традиции, в которой проявление неуважения к старейшинам собственной семьи и всего селения было немыслимым.
– Я искал своих родных. – Старику удалось взять себя в руки и отдышаться, хотя голос у него был испуганный.
Парень с автоматом, стоявший в сторонке и куривший, прислонившись