корреспондент Белова действительно ни черта не понимала. Съездила один раз в Париж, поахала, поохала, статью написала. Заголовок содрала из анекдота про армянское радио: «Чем отличается мужчина от Парижа?» Ответ и стал заголовком: «Париж – всегда Париж!» К тому же, она переходила в обслугу. Ногой – не ногой, а рукой пожимавшая и президентские руки, и другие, такие же важные, вот так просто, разом, взяла и низвергла себя. Имелись и прочие аргументы против: ей было уже хорошо за тридцать, семья, дети… Она не знала – забыла за ненадобностью! – ни одного иностранного языка и понятия не имела, как будет общаться с иностранцами. Для старта ей многого не хватало: гламурности, например. Да просто нормальной одежды – в ее прежней жизни наряды как-то не особо требовались.
Она так любила эту ауру, эти ночные журналистские бдения, едкий юмор, любила своего вальяжного шефа, его кабине-тик, где свободным от бумаг был только потолок. Любила наблюдать, как он, окутанный дымом, правит ее материалы, оставляя иногда от оригинала лишь фамилию автора, при этом неизменно, будто извиняясь, говоря: «Чуток подправил». Любила лихорадку при сдаче номера, ее приводили в восхищение оригинальные заголовки, после которых уже не обязательно было читать текст.
И все же постепенно ро мантизм профессии уступал место коммерции. Журналистика превращалась в бизнес. Редакцию завалили платными заказами. Работать над словом, идеей, стало бессмысленно. Рекламные тексты, скучные и похожие, помогали газете выжить, но читатель уходил. «Игорь, ты хоть материалы свои читаешь?» – в сердцах спросила Вера коллегу по отделу, работая над очередным выпуском. «Я их считаю», – ответ был настолько блестящий в своей махровой откровенности, что Белова поняла одно: всё. Надо бросать. Считать в другом месте. Она писала сама себе и своей семье расписки: «Обещаю уйти сразу после Нового года… после статьи про фармацевтов… кондитеров… репортажа о… интервью с…»
Бумажки складировались, Вера по-прежнему бегала на пресс-конференции, денег катастрофически не хватало, но она не решалась. Если бы не добило последнее: октябрь 1993 года. Расстрел Белого дома тогда еще его называли Верховным Советом).
Белова не поддержала официальную линию газеты, поражаясь своим коллегам. Такие активные, такие все мегакоммунистические, они вдруг резко перековались в оппозиционных либералов, выступая против того, чему еще вчера прилежно молились. Возглавляя отдел экономики, Белова не лезла в политику, ее тошнило от одной только мысли сидеть на парттусовках. К тому же ей не нравился ни один из лидеров – ни Горбачев, ни тем более Ельцин. Он как-то заходил к ним в редакцию. Маленькие заплывшие глазки, хитрая улыбка. Громовой гнусавый голос. Банальные фразы, которым почему-то придали особое значение. Она ему не верила.
Позже, когда случился этот трагичный конфликт в центре Москвы, Белова поставила под сомнения логику действий власти. Прошла по больницам, познакомилась с ранеными. Ужаснулась. Среди них были совсем подростки… Одному из тех, кто «постоял-посмотрел», ампутировали