воняет.
– Это морские свинки, – сообщил Степа, исчезая на время и снова являясь перед Розой с двумя упитанными зверьками под мышками. – Туся и Тася. Клетку-то заберешь?
– Клетку ты сам вниз снесешь, когда такси приедет, – ответила Роза. – Давай, Комков, сними гримасу боли со своего лица, не перетрудишься.
И, забрав у него свинок, уселась на кресло ждать такси и клетки, вытянув уставшие ноги. Степан опять пропал – гремел на кухне, собирая горшки.
Лана и Роза остались в комнате одни.
– Как она? – через продолжительное молчание тихо спросила Лана, снова усаживаясь в позу для медитации спиной к Розе.
– Кто?
– Люба.
– Позвони и спроси.
– Роза, ты же понимаешь, что я не могу вмешиваться…
– Ой, иди ты в жопу, – поморщилась Роза, – королева атлантов, тоже мне…
Лана обиженно замолчала. Вокруг нее курились ароматические палочки и горели свечи в круглых золотых и красных подсвечниках и вазах.
– Вызвал? – спросила Роза, тяжело поднимаясь и протискиваясь в коридор с двумя баулами.
И вышла, не попрощавшись. Степан отправился за ней вслед, громыхая дверцами клетки. В квартире стало тихо. Лана сидела неподвижно, красиво выпрямив спину. Ее лицо с закрытыми глазами только на секунду исказилось слабым отблеском боли и вновь приняло тихое безмятежное выражение.
Глава 3
Женское горе
1
Свете Калмыковой с детства не нравилось ее имя. Так получилось, что в группе в садике она оказалась четвертой Светочкой, в первом классе – третьей, а в девятом, когда объединили вместе два класса, аж пятой. Светы были везде – мамины подружки и коллеги сплошь отзывались на тетю Свету, Светой звали Светину бабушку, а у соседки жила белая крольчиха Светланна – с двумя буквами «н», но все равно обидно!
– Зачем ты меня так назвала? – плакала она, натыкаясь на очередную тезку – в поезде, в новом коллективе, на дне рождения подруги. – Что, имен больше не было?
– Это же в честь бабушки, Светик, – оправдывалась мама. – Да и имя такое красивое, светлое…
Пришлось приучать знакомых и родных к новому имени. Она откликалась только на Лану, а все остальные производные своего имени игнорировала, и так упорно, что к двадцати годам в ее окружении мало кто помнил, как ее зовут на самом деле. Это были родители и парочка одноклассниц, оставшихся в подругах: Галя Весенняя, Любка Пряникова.
Калмыкова Лана – это звучало интригующе. В этом сочетании чувствовалась сила и прямолинейность, дикая и нежная красота.
Лана и сама всегда хотела быть такой: дикой и нежной красоткой. Она часами красилась перед зеркалом, выбирая и разрабатывая виды макияжа на все случаи жизни, она тренировала мимику, представляясь попеременно то красиво-удивленной, то удивленной с капелькой возбуждения, то загадочной, то загадочно-обещающей…
Ей хотелось объять необъятное: поменять дешевые кремы и пудры с рынка за пятьдесят рублей на те божественные эликсиры, нектары и притирания,