меня. Он выглядел каким-то злым, выражение его лица не сулило ничего хорошего, да и разница в возрасте у меня с ним была больше, чем с Виктором. В целом, он был обычным толстым мужичком солидного такого возраста – 40-50 лет, угадать трудно. Седина уже атаковала его волосы, точно так же, как и лысина – затылок его был плешив и практически лишен даже какого-то намека на растительность. На лице красовались шикарные усы, нос картошкой, пухлые губы. Обычный дед, вроде бы, но что-то в его внешности отталкивало меня, заставляло чувствовать подвох. При более детальном рассмотрении я заметил кривую, злую ухмылку, нездоровый блеск поросячьих глаз и черные зубы – в некоторых местах даже скорее гнилые пеньки.
– Я тут оставлял свои стихи для редакции, меня должны были издать на бумаге, полное собрание сочинений.
– Ах, Александр, неужели это Вы? – со странной улыбкой начал мужик. – Да-да, наслышан, наслышан. Только вынужден Вас огорчить – редакция изменила решение и стихи Ваши выпущены не будут.
– Почему? – несколько наглым тоном спросил я.
– Да потому, – мужик вальяжно закурил и блаженно выпустил дым в потолок. – Туфта это, а не стихи. Пора цензурировать литературу, как это было в мое время. А то стали издавать всякую дрянь, – с этими словами он кинул какую-то папку на стол. Вокруг поднялась небольшая куча пыли. – Издают дерьмо, а потом все кидаются писать. Все, все, абсолютно все пытаются начеркать свои говно-строки и накатать их на бумагу в дешевом мягком переплете, в надежде срубить легких денег, ведь это же так легко – писать, а потом издаваться.
Я закурил.
– Здесь не курят, – улыбнулся он мне, стряхивая пепел в пепельницу.
Я повел бровью.
– Вы действительно считаете, что кто-то будет это читать, а? Этот придурок, что был здесь до меня, Виктор, кажется, или Виталий, точно не помню. Он ничерта не понимал в литературе, понимаете, ни-чер-та! Правильно его уволили. Такие, как он, заслуживают только очки драить за такими же говнюками, как Вы, Александр. Ведь Вы тоже ничего не понимаете в поэзии. Что за рифмы, что за строфы, Боже мой! А еще и тезка Пушкину, Блоку, тьфу. Да Вы…
– Да что я?! – я не дал ему договорить, перевалился через стол и схватил мужика за грудки. – Что я, сволочь? Ты хоть строку, хоть одну строку написал в своей жизни, а? Какое право ты имеешь так говорить о Викторе, обо мне, о всех других, кто пишет? Чего ты добился, мразь? Это ты ничерта не понимаешь, ни в литературе, ни в жизни, ты меня понял?!
– Я бы Вас попросил…
– Нечего меня просить, – раздраженно, сквозь зубы говорил я. – Ты, крыса кабинетная, сам ничего сделать не можешь, вот и пользуешься местом, чтобы других в грязь втоптать, в говно, чтобы и другие ничего сделать не могли. Ты их на свой уровень пытаешься поставить, а они выше тебя! Даже самые ничтожные книги имеют право на издательство. Даже самое плохое чтиво должно быть, потому что это литература! Пусть не великая, но это творчество, творчество, понимаешь? И каждый должен творить, а не только потреблять, ты понял меня, урод? Понял меня, я спрашиваю?!
– Понять-то я понял, – он аккуратно убрал мои руки