но пожалели… Так что это они – вместе, а он уж так, при них… Но они его никогда не обижали и не обижают. Никогда не колотили, хотя между собой время от времени дрались все. Но с Даем никто не дрался, потому что он самый мелкий и тихий. А летом в лагере, где они все были самыми маленькими, даже защищали от чужих больших мальчишек, которые дразнили Дая змеенышем.
Дай согрелся внутри, улыбнулся им всем, будто они могли его видеть. Они все крупные, красивые и умные, он среди них – заморыш, по какой-то ошибке попавший в ясли вместе с ними. Пусть они шумят, сколько им нужно. Он всегда гордился, когда в лагере они выигрывали у других во всякие игры. Да и радовать их легко всякой ерундой, и секреты они хранят крепко. Он сам – вообще их общий секрет. Потому что если взрослые проведают про всякие его мелкие чудеса и фокусы с синим огнем, то они его куда-нибудь заберут. И для ребят чудеса кончатся.
У Амеши были ясные зоркие глаза сигмы. Она пробегала к соседней двери, разматывая ярко-красный шарф, мельком скользнула взглядом по двери Дая. Дай отпрянул. Потом снова тихонько посмотрел – Амеша стояла прямо перед его дверью и, увидев его в щелку, растерянно шепнула:
– Змеюшка… – и закричала: – Змейка! Ребята, Змейка здесь! – распахнула дверь, схватила Дая, вытащила в яркий коридор и мгновенную тишину, затеребила: – Дайка! Дайка-Змейка, где же ты был?
Они налетели холодной румяной кучей, закричали, затеребили; ласковые девчонки трогали лицо, гладили и тискали, кто-то несильно и часто хлопал по лопаткам. Дай обомлел. Что это они так? От них пахло снегом и синим зимним воздухом, и – мятными конфетами. Смеялись и толкались. И вдруг притихли. Перестали теребить. Сережка растерянно взмахнул руками:
– Дайка, не плачь! Что ты ревешь-то?
Дай испуганно схватился за мокрое лицо – он плакал и не заметил?!
– А мы думали, что ты плакать не умеешь, – тихонько удивилась одна из двойняшек.
– Где же ты был?
– Сказали, тебя забрал кто-то самый главный…
– Ну что ты молчишь?
– Тебя правда царь Венка забирал? Зачем?
– Дайка! Дай?
Дай торопливо вытер глаза, хотел им все, все рассказать – потому что кому же еще? Скорей – но слова провалились в жуткую холодную пустоту там, где рождается голос. Изо рта вырвался лишь свистящий сип. Еще попробовал – ни звука. И он как-то сразу понял – все, непоправимо. Голоса нет и не будет. И шепота не будет. Ни губы не шевелятся, чтоб говорить, ни там ничего не происходит, где связки… Ребята стояли, не шевелясь. Глаза у всех стали темными и жутковатыми. Дай схватился за горло. Где голос? Он попробовал еще заговорить, но только зря хватал и жевал, давясь, воздух. Свет померк и лица ребят начали таять. Тогда он испугался еще больше и каким-то чудом взял себя в руки. Выпрямился и почти спокойно пожал плечами. Ребята замерли и не шевелились. И на эту нестерпимую тишину прибежали воспитательницы:
– Что