куски яви обратно: серые стены, силуэт Игнатия, лампа, окно, там снаружи студеная зима в сизом снегопаде. Как трудно жить по правде. Покосился на Игнатия – тот смотрел без особого участия, серьезно.
– Это твое «жить по правде»… – заговорил Игнатий, – открывает тебе путь в интересное будущее. Мур, если ты в самом деле перестанешь запираться… То шансы на такое будущее у тебя есть.
– Шансы… Перестать запираться… – он с трудом преодолевал накатившее головокружение. Ну что ж, он ведь знал, что Игнатий не упустит случая «вскрыть консервную банку». – Но…
– …Опять замолк. Я ведь тебя не допрашиваю, – сердито сказал Игнатий. – Что ты белый весь? Я всего-то хочу помочь тебе с этой твоей правдой. Вдруг она только тебе кажется такой страшной?
– Ну… Да, я трус, – хотелось лечь и закрыть глаза, тогда, может, мир перестанет вертеться. Но этот разговор такой важный. Даже время будто остановилось, даже снег за окном будто перестал падать. – Но… Все, что было в Бездне… Меня не пугало. Все самое страшное было дома. Ну, на Гекконе. И до сих пор жутко, что я – проект «Яблоко».
– …Да, мне говорили. Тяжелый секретный проект, – помолчав, сказал Игнатий. – С ума сойти. Откуда знаешь?
– Подслушал. Еще на Гекконе. Да я не очень в курсе. Так, знаю просто, что я особенный, поэтому так растили – одного, в секрете. Там на Гекконе есть еще такие точно, как я?
– Нет. Опасно. С тобой одним-то сколько хлопот. Знаешь, мы думали, ты и Геккон почти забыл.
– Геккон не вытравишь ничем, – Мур смотрел на пол, на черный обод вспомогательных колес кресла Игнатия. – И летать я умею. Поэтому, может, и вернулся, – усмехнулся Мур. – Чтобы снова… Хотя бы на марше летать. Теперь еще дошло, что жить Дома и притворяться ничем – очень глупо. Я – не настоящий человек, зато – настоящий нави. Ну вот и буду – нави. Хотя Близнецы считают, что толку во мне и как от нави не будет. Слишком тяжелый геном. Опасный, нестабильный. Даже дисциплина, мол, мне не поможет. Что я просто выносливее, чем те четверо до меня… Их быстро не стало. И я тоже долго не проживу.
– А ты Близнецам во всем веришь?
Мур пожал плечами.
– Лучше бы ты верил в себя, – мягко сказал Игнатий.
– Вера – самообман… – Мур вспомнил, что хотел сказать: – Ах да! Но то, что я это «яблоко»… Это так, ерунда. Труднее сознаться в том…
Он замолк, больше от подташнивания, чем от нерешительности. Голова все кружилась, медленный мир тек по краям. Глаза Игнатия сверкнули:
– Давай уже сознавайся, чудовище.
– Ну… Наверно, стоит сказать правду… Вы знаете, какая у меня была причина исключения из пилотов?
– Читал, что ты терял цветовое зрение на десятой минуте таймфага. Никто не понял, почему.
– Еще бы. В таймфаге цвет был всегда. Но я наврал. Наврал всем, а наяву цвет стал уходить по какой-то нервной причине, когда мне было тошно жить. Легко было этот недостаток всем предъявить и доказать. Но летать я бы мог. Я – притворился, что не могу, – Мур закрыл ладошкой занывший