во всём мире навсегда.
– Вот и я о том. Как хоть тебя тогда в Африку занесло? В тех краях большим спортом вроде не пахнет. Опять Мейнард?
– Да, я был тогда в Марокко…
– Господи, неисповедимы пути твои! – ухмыльнулся Рой. – Совсем рядом. Как говорят в России, два лаптя по карте. Но зато потом он прекрасную книжку написал.
– Я не в обиде, – махнул рукой Ожье. – Мейнард есть Мейнард. Мы все, журналисты – народ без комплексов. Кстати, кто этот Кукшин, к которому мы едем сейчас? Не можешь хотя бы в двух словах просветить?
Корелл пожал плечами, поморщился.
– Боюсь, что разочарую тебя: информацией в достаточном объёме я не владею. Какой-то их мелкий лидер. Ну, знаешь, из тех, что выдвигают свою кандидатуру в президенты для создания эффекта массовости, а перед самыми выборами вдруг сходят с дистанции, чтобы основному претенденту не мешать. Но человек новый, неожиданно выплыл. Может, даже какая-то бомбочка в нём: Грегори – тот ещё лис, у него на такие дела нюх, случайно он ничего не делает.
Ролан кивнул и, бросив рассеянный взгляд в окно микроавтобуса, сосредоточился на послании Мейнарда. Хотя, собственно, вникать там особо было не во что: Грегори, несмотря на всю свою эксцентричность, был педантом и обычно достаточно подробно в инструкциях всё расшифровывал. Однако он хорошо знал Ролана и поэтому в конце письма стояла приписка: «Это обязательная часть программы. А вообще – действуй по обстановке. Если вдруг что-то покажется тебе интересным, не стесняйся. Только не переборщи!»
И вот сейчас, благо автомобильной пробки на Садовом кольце им так и не удалось избежать, Ролан лихорадочно пытался запихнуть в себя как можно больше текста из знаменитого труда почтенного английского классика. Его поразило удивительное сходство событий почти вековой давности с тем, что происходило сейчас на его бывшей, то бишь, если учесть, что СССР уже нет, «исторической» родине.
Кукшин, хотя и выглядел внешне безукоризненно, был немного бледен: при всём желании ему не удавалось скрыть, как он проникнут важностью момента: впервые с начала своей политической карьеры он вызвал такой интерес к себе со стороны западных средств массовой информации.
Он долго и терпеливо разъяснял смысл и предназначение созданной им партии, а Ролан тем временем лихорадочно пытался освежить в памяти последние события, которые происходили в некогда родной для него стране. Партия – кого, собственно, можно было удивить здесь этим словом? «Ум, честь и совесть нашей эпохи», «наш рулевой»… однако в последнее время борьба сместилась в несколько иную плоскость. Днями и ночами ковался мощный чиновничий аппарат, который стремительно прибирал к своим (не к государственным) рукам всё мало-мальски заслуживавшее внимания. Прежние лидеры почти перестали мелькать на экране, всё реже сеяли «разумное, доброе, вечное» со страниц газет. И наконец свершилось: опять полное «заединство», опять «ум, совесть и честь».
И вдруг – человек, выплывший