любви (ну, или хотя бы ее подобия) – какая-то будто впопыхах юношеская влюбленность (или кратковременное ослепление, из-за которого желаемое принимаешь за действительное); вместо собственного родительского счастья – прерванное медицинским путем материнство.
Мэгги, как нетрудно догадаться, не любила вспоминать обо всем, что пунктиром обозначено в этой главе. Пунктир этот пульсировал в ее сознании все реже и реже. А закончилась эта морзянка двумя жирными отрезками и усвоенным уроком, который преподала ей жизнь. С воспоминаниями происходит то же, что с книгами: они забываются, но, как сказал кто-то мудрый, остается метод. Метод, который остался у Мэгги, мы уже видели в его многократных реализациях; в следующих, двух последних главах первой части читатель увидит два последних жирных отрезка пунктира памяти Мэгги о тех страницах ее жизни, которые она с корнем вырвала из печальной повести своей юности.
Итак…
Альпы
Так совпало, что как раз в это время Мэгги сообщили о том, что умерла ее мать. Миссис Чарлтон вызвала ее к себе и выразила на удивление искренние соболезнования. Мэгги никогда не была близка с матерью, но какими слабыми бы ни были природные узы, их разрыв всегда отдается болью. Может быть, как в случае Мэгги, ты вдруг ощущаешь, что теперь в мире ты одна, больше нет никого, с кем у тебя была бы кровная связь. А это ведет к мыслям и о собственной бренности…
Через день в пансион пришел адвокат в черном котелке, в костюме с иголочки, в сверкающих туфлях, с кожаным портфелем. Мэгги встретилась с ним в кабинете миссис Чарлтон и в ее присутствии. Адвокат достал из портфеля папку; из папки извлек несколько бумаг; разложил их на столе перед Мэгги. Все это он проделал не торопясь, с достоинством, точными, почти механическими движениями.
Мэгги заглянула в бумаги, но, прочитав пару первых длинных предложений, полных неизвестных ей слов, поняла только, что ничего не поняла, и подняла глаза на адвоката.
– Это завещание Вашей матушки, – с готовностью, ничуть не удивившись, будто ожидая именно такой реакции, принялся объяснять, в чем дело, адвокат. Надо сказать, и речь его вряд ли могла быть послужить образчиком ясности. Редкая фраза адвоката представляла собой просто утверждение; в основном, это были утверждения, отягощенные какими-то «при условии, что…», «только если…», «исключительно при соблюдении…», какими-то поясняющими (а на самом деле только запутывающими) дополнительными оборотами, какими-то терминами, которым он тут же давал новые определения, и становилось непонятно, зачем вообще надо было употреблять этот термин; кроме того, каждый новый термин с сопровождающим его определением отдалял начало предложения от его окончания, так что, когда адвокат все-таки заканчивал очередную фразу, Мэгги уже забывала, с чего та началась, и смысл целого вновь и бесследно ускользал от нее. Но и эта реакция, как видно, адвокату была не внове. Поэтому, исполнив долг, невзирая на то, что оценить его подвиг девочка была не в состоянии (он с надеждой покосился на миссис Чарлтон, чье лицо было непроницаемо), он вдруг изменился как по мановению волшебной палочки: лицо приняло человеческий