нарочитым, витязем.
– Хорошо, царевна. Всё сделаю.
– Завтра чуть пораньше придёшь, знаки нанесу, какие заслужил, – строго, сказала, как отрубила Царевна.
Юноша пришёл в свои покои, разжег огонь в очаге, и долго смотрел на языке пламени, поднес руки, согреваясь. Тепло расходилось по озябшему телу, он плотнее закутался в безрукавку. Ван подошёл к рыбе в горшке, остатку обеда, и положил в угли, согреться. Поворошил ложкой, что бы не подгорело, и принес миску, взял пару рыбок. Поел, всё раздумывая, чего там замыслила Царевна. Но рыбка все же получилась то, что надо.
– Ладно, утро вечера мудренее, – сказал Ван сам себе, улегшись в свою роскошную постель, – дома бы такое одеяло, – размечтался юноша.
Разбудил его Силк, прокричав зычным голосом:
– Тебя ждут, – и добавил то, отчего его пробил холодный пот, – Царевич!
Ван вскочил, не раздумывая, надел новую рубаху и хорошие кожаные штаны, вял и новый плетёный пояс, протер ветошью сапоги, даже локоны пригладил. Вздохнул, и вышел за дверь покоев вслед ожидающему Грезящему. Волхв распахнул дверь в покои госпожи, сидевшей в кресле за столом, перебиравшей длинные золотые иглы.
– Привет, Царевич. Раздевайся. – буднично, без выражения сказала Эльга.
– Зачем? – оторопел Ван, не зная, что и думать.
– Не про то подумал, – ответила Царевна, и казалось, глаза её улыбались, – рубаху сними, и садись рядом, – она показала кивком на сиденье рядом с собой.
Юноша разделся до пояса, и сел на сиденье, чуть ниже Эльги. Она взяла тряпицу, обмакнула в остро пахнущий раствор, и протерла его предплечья. Делала она это нежно, но прикосновения её ладоней были холоднее льда. На её белом ничего не было видно, ни единой морщинки, а чёрные глаза смотрели внимательно. Она окунула иглу в краску, и стала наносить рисунок на коже царевича, иногда кидая взоры на лицо Вана, не больно, мол? Юноша старался непринужденно улыбаться, не подавая виду, что чувствует.
– Есть маковый настой, – сказала она, не отрывая взгляда от своей работы.
– Так не годится, госпожа. Я должен терпеть.
Она одобрительно кивнула, и рисовала дальше, умело втыкая золотые иглы с краской. Рисунок получился великолепный, грифоны на коже отличали не каждого воина.
– А достоин ли я? – спросил Ван, усомнившись.
– Для меня – да, – ответила она, посыпав рисунки сухой травой, и перевязав предплечья тряпицей.– Три дня мыть и мочить нельзя, а повязку через седмицу снимешь. Ты мне здесь будешь нужен.
Ван многое понимал, и многому научился. Однажды, гуляя в новой собольей шубе и такой же шапке по острову, подбирая рыбу, и оттаскивая плавник на дрова, попал в сильный дождь со снегом, и заболел. Ничего кроме соболей у Ледяной Царевны не было, чтобы одеть своего воспитанника, только это. Он лежал под собольим покрывалом, и его бил сильный озноб. Дверь распахнулась без стука, и вошла Царевна с Грезящим,