происходит, Коба?
Тут Ленин выкатил глаза.
– Свердлов, ты? Город в Сибири больше не Свердловск. Ты, Кацнельсон – Муцнельсон – предатель. Ты п… едал гусскую еволюцию и будешь казнен.
– Владимир Ильич, дорогой, вы ошиблись. Это Дзержинский, выдающийся стрелок коммунизма. Вам плохо, да? Вам нужно отдохнуть… во имя спасения партии.
– Те… стической па… тии. Ууууу!
– Изолировать от всех и от всего, от прессы, от людей, от выступлений, новостей. Отправить его в Залив повторно. Там море шумит, рыба плавает, вороны кричат, голодные собаки песни поют. Я это оформлю постановлением Политбюро, – вытирая слезы, вещал Янкель Кацнельсон от беспомощности.
– В Горки его на музыку ветров, – предложил Троцкий.
– Моя его навещать, – произнес Коба и не улыбнулся, а ведь так хотелось.
Бывшую помещичью усадьбу, которую выбрал для него Янкель, присудили ему, вождю в надежде, что там он поправится и вернется в Кремль. Однако были те, кто желал, чтобы он никогда больше не венется. Это в первую очередь Лейба Бронштейн, Иосиф Джугашвили, Янкель Кацнельсон и даже Апфельбаум.
Поскольку чучело осело, сморщилось и дрожало, вызвали Надежду Константиновну и велели отправиться вместе с мужем в помещичью усадьбу. Надя стала приближаться к неверному мужу, он еще раз замычал, как голодная корова, но подвинулся, давая понть, что теперь он с ней, а она с ним, два партийных товарища, а все, что было – было давно, а то, что было давно, его вовсе не было. У бедной Нади лицо, как печеное яблоко, только опухшее, а улыбка говорила об отсутствии зубов, дала волю слезам и прижалась к мужу в ожидании, что он ее обнимет. Ей жалко было себя и его одновременно, а когда он в очередной раз завыл, она просто произнесла ему прямо в ухо: не переживай, я с тобой. И когда его посадили в кузов открытой машины небольших размеров на поперечную строганую доску, она села рядом, и теплая струя согрела ее плечи и морщинистую грудь. Дорога показалась бесконечно длинной, но какой—то счастливой, ибо никому раньше ненужная, она снова стала востребованной и они будут вместе… в одной спальне, под одной крышей и она будет готовить пищу, поить мужа чаем, пусть на короткое время, если жить ему осталось недолго.
Из членов Политбюро сопровождал больного только Коба. Он приказал Надежде Константиновне никого сюда больше не пускать и постарался войти в доверие к больному в тот период, когда Ленин выл. Он шептал ему на ухо: ни с кем не общайся, кроме меня, батона: нет болше в мире такой верный друг, как Коба.
Он опекал его, протаскивая идею обязательного отдыха, дабы не перегружать, готовую разорваться черепную коробку от всяких государственных дел.
Это была не только хитрая, но и заманчивая идея. Она нравилась всем: и самому больному в краткие минуты просветления и его супруге Наде, и соратникам, одобрявшим позицию Кобы и как бы признающим его лидерство, пока что после