пойти со мной, когда храбрость есть! – воскликнул Сулислав.
Воюш отошёл в сторону, не мешался – ждал. Что делалось в старце, один Бог мог знать, он не двигался, не говорил, даже единственный глаз прикрывало веко. Долго казалось, что он даже не дышит, какая-то внутренняя борьба в нём металась, и невольно дёргалось только половина тела.
Сулислав грустно и серьёзно поглядел на стоящего рядом, просящего об опеке Павлика… Вдруг опущенная рука Яздона резко поднялась и упала, он с гневом выпалил:
– Бери его! Бери!
Павлик молнией бросился к его ногам, но Яздон единственной ногой, которая свешивалась с ложа, только стукнул его, и, не глядя на него, обратился к Сулиславу:
– Бери его… этого негодяя… но на поводке!
Павлик встал с пола и отошёл. Ещё раз попробовал подойти к отцу – Яздон отпихнул его с каким-то отчаянием.
– Он такой, каким был, пусть лихо умрёт достойно! – крикнул он. – Прочь с моих глаз, гадина! Прочь!
Павлик направился к дверям и исчез.
– Э! Э! – сказал медленно Сулислав. – Молодое пиво! Когда ты хочешь, чтобы в нас живее играла кровь? Прости сыну… не о том сейчас надо думать…
Воюш всё ещё ждал в стороне. Яздон поглядел на него.
– Если он идёт, тогда и я с ним! – забормотал Полкоза. – Я тебе тут не нужен, достаточно имеешь баб и слуг, а безумного сорванца нужно стеречь. Кто его там за голову возьмёт, если не я? На меня он руки поднять не решится.
Когда старец это услышал, лицо его дивно изменилось, упало с него суровое выражение, он вытянул дрожащую руку к Воюшу, который, быстро подойдя, прижал её к груди.
Сулислав присел на лавку.
– Поезжай с ним! – заговорил прерываемым, невыразительным голосом Яздон. – Езжай с ним. Бери лучших коней, самые лучшие доспехи. Что есть, берите. Десять, пятнадцать человек с вами, хорошо вооружённых… сколько найдёшь!
Он говорил всё быстрее, Сулислав его прервал:
– И живо ззаймитесь сборами, мы тут сидеть и ждать не имеем времени! Ещё сегодня отсюда нужно уйти. Под Лигницей нас ждать не будут. Придётся пасть по крайней мере в группе, со своими, не где-то в углу, схваченными. Если князь Генрих и другие с ним военные люди, не победят, то уж, пожалуй, никто! Даже империя…
Воюш, повернувшись к двери, спешил, но, чуть та отворилась, когда другие старейшены, стоящие во дворе, стали входить в комнату с разными вопросами и нуждами. С татарских границ каждую минуту прибывали новые вести, от Вроцлава и Лигницы приходили гонцы.
Все они о той страшной тьме захватчиков, которую рассчитывали на сто тысяч, потому что целыми районами заливала земли, рассказывали одно и то же: что невозможно было ей сопротивляться, что шла, как огонь, вырывала, как весенние воды, гнала, как туча, как буря, которая всё уничтожает, что встречает.
Те, что шли против неё, уверенные, что погибнут, шагали с рыцарским хладнокровием, которое приходит в последний час, когда уже нет никакого расчёта, а мужчине нужно показать, что страх смерти его не сокрушит. Иногда, вспомнив свой тихий дом, кто-нибудь вздохнул и подавил немужскую