Под подушкой обнаружилась вилка, и Маша с ужасом догадалась, что это было оружие для возможной самообороны.
Уже загрузив вещи в машину, вспомнила об обещанном Соне звонке. И только тогда поняла, что все это правда – Митя, кажется, сходил с ума.
О госпитализации всерьез никто и не думал – вторым режиссером была совершенно неопытная девочка, она не могла полноценно заменить Митю ни на одном этапе работы. Останавливать съемки – тем более невозможно. Соня формально числилась ассистентом и руководить ничем просто не имела права. Кроме того, она и так была загружена разнообразными делами.
Дома Митя довольно быстро пришел в себя – жена взяла две недели отпуска за свой счет и не оставляла его одного ни на минуту. Соня тоже не оставляла его без внимания – звонила каждый день: отчитывалась, советовалась, обсуждала новые правки к сценарию. Позвонила и Анна – Митя робко, оглядываясь на жену, поблагодарил ее за предоставленное убежище, пообещал привезти назад белье.
По его виноватому голосу Маша все поняла и поморщилась. Но не выяснять же с ним сейчас отношения… И срочно нужен был врач.
Маша обзвонила всех знакомых и нашла, наконец, по цепочке психотерапевта с хорошими рекомендациями. Денег на это не было, и Маша решила продать машину, не сообщая об этом мужу.
Чтобы скрыть это обстоятельство, она не стала сама возить его к врачу, а договорилась с Соней, та приезжала за ним на такси – она тоже была заинтересована в скорейшем выздоровлении шефа. Да и переживала, похоже, искренне.
Ее единственную Маша не подозревала в романтических отношениях с мужем, наоборот – была благодарна за помощь и преданность.
Маша считала себя тонким психологом и ни минуты не сомневалась, что Соня в Митю не влюблена – скорее, она чувствовала ответственность и обращалась с ним с оттенком усталой неприязни.
Сеансы психотерапии Мите помогали плохо, но врач сразу настроил своего пациента на долгую работу. Разумеется, он сразу же начал подбирать Мите медикаментозную терапию, но без понимания проблемы решить ее он не мог.
Ефим Михайлович Эрзин принадлежал к тому типу врачей, которые глубоко «погружались» в своих пациентов, стремились нащупать их болевые точки, понять их. Доля корысти здесь безусловно присутствовала, но обнаружить ее было практически невозможно, поэтому пациенты безгранично доверяли доктору, принимая его научный интерес за человеческое сострадание.
Состраданием Ефим Михайлович никогда не обладал, с юности он никого не любил и любить не желал. Он отлично понимал, что ему и самому не помешал бы хороший доктор, чтобы разобраться в комплексах и проблемах, захвативших с детства его разум так крепко, что до самой старости он не смог с этим разобраться.
В сущности, он был не так уж и стар – пятидесяти шести лет, некрасивый, но яркий и по-своему привлекательный для женщин. Был он с юности страшным бабником, как и его отец, но проблемы из этого не делал, как это свойственно убежденным эгоцентрикам. Часто